Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Консерваторов пугало не столько превращение лидеров профсоюзов и активистов оппозиции в министров правительств (хотя и это не вызывало у них восторга), сколько угроза, таившаяся в усилении власти рабочего класса. Все эти силы были левыми по определению. В эпоху социальных сдвигов не было четкой границы, отделявшей их от большевиков. Безусловно, в первые послевоенные годы многие социалистические партии с радостью присоединились бы к коммунистам, если бы те не отказали им в этом. Человек, которого Муссолини приказал убить после “похода на Рим”, не был лидером коммунистов, это был социалист Маттеотти. Традиционные правые могли видеть в безбожной России воплощение всего зла в мире, но мятеж генералов-франкистов в 1936 году не был направлен против коммунистов как таковых, хотя бы только потому, что те составляли меньшинство в Народном фронте (см. главу 5). Он был направлен против подъема народного движения, которое до начала гражданской войны поддерживало социалистов и анархистов. Считать фашизм последствием того, что сделали Ленин и Сталин, стали уже задним числом.

И все же необходимо понять, почему “правый бумеранг”, столь внезапно набравший силу после Первой мировой войны, одержал свои решающие победы именно в обличье фашизма. Ведь экстремистские движения ультраправых существовали и до 1914 года – они могли исповедовать истерический национализм, ксенофобию и нетерпимость, идеализировать войну и насилие, поддерживать силовые методы подавления беспорядков; это были антилибералы, антидемократы, антипролетарии, антисоциалисты и антирационалисты, грезящие о возвращении к ценностям, отброшенным современностью. Они имели определенное политическое влияние в кругах правых политиков и в некоторых кругах интеллигенции, но никогда не обладали властью.

Крушение старых режимов, а вместе с ними – старых правящих классов с их механизмами управления, влияния и гегемонии после Первой мировой войны дало правым шанс. Там, где прежние режимы остались в рабочем состоянии, необходимости в фашизме не было. Он не прижился в Великобритании, хотя и успел пощекотать нервы, о чем говорилось выше. Традиционные правые консерваторы оставались под контролем. Фашизм не добился никаких существенных успехов во Франции до поражения 1940 года. Хотя традиционные французские праворадикальные организации (монархическое “Французское действие” и “Огненный крест” полковника Ла Рока) были вполне готовы сражаться с левыми, чисто фашистскими они не были. Кое-кто из их членов даже принимал участие в Сопротивлении.

Странам, только что обретшим независимость, где к власти пришел новый националистический правящий класс или группа людей, фашизм тоже не был нужен. Эти люди могли быть реакционерами и вполне могли предпочесть авторитарное правительство по причинам, которые будут рассмотрены ниже. Но всякий поворот в сторону антидемократического правого фланга в межвоенной Европе отождествлялся с фашизмом лишь с пропагандистскими целями. Влиятельных фашистских движений не было ни в новой Польше, где у власти находились авторитарные военные, ни в чешской области Чехословакии, ставшей демократической, ни в правящем сербском ядре новой Югославии. Там, где существовали значимые фашистские или подобные им движения (в странах, чьи руководители были традиционными правыми или реакционерами, – в Венгрии, Румынии, Финляндии, даже во франкистской Испании, лидер которой не был фашистом), правительству не составляло большого труда держать эти движения под контролем, если только немцы не оказывали на него давления (как произошло в Венгрии в 1944 году). Это не означает, что немногочисленные националистические движения в старых или вновь образовавшихся государствах не поддерживали фашизм. Они делали это хотя бы потому, что ожидали финансовой и экономической поддержки от Италии, а после 1933 года и от Германии, как это было с бельгийской Фландрией, Словакией и Хорватией.

Оптимальные условия для победы крайних правых фанатиков являло собой старое государство, чей механизм управления уже вышел из строя; масса разочарованных, растерянных и недовольных своей судьбой граждан, которые не знают, кому верить; влиятельные социалистические движения, представляющие реальную или потенциальную угрозу социальной революции, но неспособные осуществить ее на практике, а также подъем национального возмущения, вызванный несправедливыми договорами о мире 1918–1920 годов. Это были те условия, при которых не имевшие поддержки старые правящие элиты были вынуждены обратиться за помощью к ультрарадикалам, как сделали итальянские либералы, в 1920–1922 годах обратившиеся за помощью к фашистам Муссолини, а также немецкие консерваторы, прибегнувшие к поддержке гитлеровских национал-социалистов в 1932–1933 годах. В этих условиях радикальные правые движения превратились в могущественные, организованные, иногда даже одетые в форму военизированные отряды (итальянские чернорубашечники) или, как в Германии во время Великой депрессии, в массовые армии недовольных избирателей. Однако ни в Германии, ни в Италии фашизм не завоевывал власть, хотя в обеих странах уделял большое внимание пышной риторике (“захват улиц”, “поход на Рим”). В обоих случаях фашизм пришел к власти при попустительстве прежнего режима или по его инициативе (как в Италии), т. е. конституционным способом.

Новшество, привнесенное фашизмом, заключалось в том, что, придя к руководству, он отказался играть в старые политические игры и захватил власть везде, где только смог. Полный переход власти к фашистам и ликвидация всех врагов заняли больше времени в Италии (1922–1928 годы), чем в Германии (1933–1934 годы), но когда это осуществилось, все внутренние политические ограничения были уничтожены, тем самым открыв путь для неограниченной диктатуры верховного лидера-популиста (дуче, фюрера).

Тут мы должны сразу же развенчать два в равной мере неверных тезиса о фашизме: один – придуманный фашистами, но взятый на вооружение многими либеральными историками, а второй – дорогой сердцу ортодоксального советского марксизма. Никакой “фашистской революции” не было, так же как фашизм не был порождением “монополистического капитала” или большого бизнеса.

В фашистских движениях имелись революционные элементы, поскольку в них участвовали люди, стремившиеся к коренному преобразованию общества, часто в явно антикапиталистическом и антиолигархическом направлении. Однако скаковой лошадке революционного фашизма не удалось даже взять старт. Гитлер быстро устранил тех, кто принимал всерьез составную часть “социалистическая” в названии “национал-социалистическая рабочая партия” – чего он сам, конечно, не делал. Мечта маленького человека о возврате к некой благословенной средневековой эпохе с потомственными землевладельцами, искусными ремесленниками наподобие Ганса Сакса [31] Ганс Сакс (1494–1576) – немецкий бюргер, мейстерзингер и поэт, имевший огромную популярность и эстетическое и религиозное влияние в свою эпоху. Он выведен в опере Рихарда Вагнера “Кольцо нибелунга”. – Прим. перев. и девушками с белокурыми косами не могла быть воплощена в жизнь в крупных государствах двадцатого века (разве что в кошмарной версии планов Гиммлера о расово очищенном народе), и менее всего при режимах, которые, как итальянский и немецкий фашизм, твердо шли по пути модернизации и технического прогресса.