Борис Акунин - После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II

28-летняя Коноплянникова стала первой за четверть века, после Софьи Перовской, женщиной, казненной в России. Но не последней.

Двенадцатого августа произошел самый главный теракт года. Эсеры-максималисты устроили взрыв огромной силы на даче Столыпина. Акция была с точки зрения революционеров неудачной — глава правительства почти не пострадал, но погибли 32 человека и несколько десятков, в том числе дети Столыпина, получили ранения. Постановление о военно-полевых судах было прямым следствием этого чудовищного преступления, устроители которого обошлись с посторонними людьми, оказавшимися в резиденции, по принципу «лес рубят — щепки летят». Среди погибших были маленький ребенок и женщина на восьмом месяце беременности.

Зинаида Коноплянникова

Разгул насилия обесценил жизнь отдельного человека. В свое время Иван Каляев не кинул бомбу в экипаж Сергея Александровича, потому что рядом с великим князем были жена и мальчики-племянники. За миновавшие с тех пор полтора года градус ожесточения невероятно поднялся. Невинные жертвы стали считаться «побочным ущербом» — совсем как у современных террористов.

В ноябре примененный в Закавказье принцип «разделяй и властвуй» в очередной раз ударил по тем, кто опрометчиво запустил механизм армяно-азербайджанской вражды. Непосредственный инициатор первой «резни», бакинский губернатор князь Накашидзе, был убит еще в 1905 году армянским боевиком. Теперь члены азербайджанской боевой организации «Дифаи» застрелили генерал-губернатора Голощапова, устроившего карательную акцию в Карабахе.

Взрыв на даче Столыпина

Убийство прокурора Павлова. И. Сакуров

В последний месяц года лишились жизни еще три крупных чиновника.

Девятого декабря 20-летний боевик Ильинский убил одного из старейших и влиятельнейших деятелей «реакционного» лагеря графа Алексея Игнатьева, тверского генерал-губернатора.

Двадцать первого декабря член «Боевой организации» Кудрявцев на глазах у многочисленных свидетелей застрелил столичного градоначальника фон дер Лауница, на которого покушались и прежде.

Двадцать седьмого декабря был убит главный военный прокурор Павлов, которого называли «вешателем», поскольку он был непосредственным создателем закона о военно-полевых судах. Генерал знал, что на него охотятся революционеры, и не выходил за пределы стен Главного военного суда, где у него имелась служебная квартира. Эсер Егоров проник во внутренний сад, переодевшись в военную форму, и застрелил прокурора, когда тот прогуливал своих трех пуделей. Финальный аккорд кровавого года прозвучал особенно зловеще — как знак того, что враги революции нигде не укроются от возмездия. Террористы казались вездесущими и всемогущими (даже чинам Охранки, которая держала на жаловании главу «Боевой организации» Азефа).

Всего за этот страшный год террористы убили и ранили более полутора тысяч государственных служащих. В отместку скорый столыпинский суд повесил и расстрелял почти шестьсот человек.

В мире ничего грозного не происходило — наоборот, летом в Гааге состоялась вторая мирная конференция, на которой звучали всякие прекраснодушные декларации, но в России по-прежнему стреляли, взрывали, вешали, бастовали и разгоняли забастовки.

Количество жертв террора было не меньше, чем в 1906 году, а повешенных вдвое больше, но из высшего эшелона власти никто не пострадал — радениями Азефа, на которого буквально молилось полицейское начальство.

Зато террор пошел вширь и вниз, теперь направленный главным образом против местных чиновников и стражей порядка. Контролировать эту партизанскую войну было невозможно — «Боевая Организация» к ней отношения не имела.

Две попытки убийства государственных людей первого уровня были неудачны. В Москве член «Б.О.» Севастьянова бросила бомбу в генерал-губернатора Гершельмана, но только сама себя покалечила. Идея поручить бомбометание, требующее изрядной физической силы, «согбенной, худенькой» Севастьяновой (так ее описывает соратница), принадлежала Азефу. С огнестрельным оружием женщины-террористки управлялись лучше.

Второе громкое покушение — на отставника Витте — вообще организовали не революционеры, а черносотенцы, плохо владевшие динамитным ремеслом (их бомбы не взорвались).

Опишу два самых впечатляющих эпизода террористической «кампании» 1907 года.

Совершенно кинематографическая история произошла в Пензе, где Анатолий Гитерман возле городского театра убил губернатора Александровского.

Вот как описывает это событие И. Кошко, назначенный губернатором на смену убитому: «Только что Александровский вышел на подъезд, к нему из толпы в театре подбежал какой-то молодой человек и выстрелил в голову, убив наповал, так что он не успел даже и вскрикнуть. Помощник полицмейстера Зорин и старший городовой бросились задержать преступника, он того и другого тут же поочередно застрелил и сам устремился на сцену, ища там выхода для артистов. Режиссер труппы [на самом деле декоратор. — Б.А .], … вздумал преградить ему дорогу, преступник его застрелил, но видя приближающуюся за собой погоню, бросился в первую попавшуюся уборную артистов и притаился за печкой. Когда преследующие его нашли и ворвались в эту уборную, он выстрелил в себя».

В декабре боевик-эсер с балкона бросил бомбу в экипаж ялтинского градоначальника Думбадзе, славившегося самодурством. Взять террориста живьем не удалось, он застрелился. Тогда уцелевший, хоть и контуженный генерал приказал спалить дом со всем имуществом, не разбираясь, причастны ли владельцы к покушению. (Оказалось, что непричастны, и правительству пришлось выплачивать изрядную компенсацию.)

Впрочем, в 1907 году внимание прессы и общества было в первую очередь обращено не на террор, который давно стал частью повседневной жизни, а на премьера Столыпина и его сложные отношения с парламентом (что само по себе уже являлось симптомом некоторой нормализации).

Вторая Дума, оказавшаяся еще менее неудобной для правительства, чем первая, была избрана в январе и начала свою работу в феврале.

Конфронтация обозначилась сразу же. Шестого марта Столыпин произнес программную речь, в которой известил депутатов о предстоящих реформах, но в то же время твердо дал понять, что правительство давлению не поддастся. Речь закончилась словами: «Не запугаете».