Николай Свечин - Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей

Глядя на мучения девочки, я относился довольно равнодушно к её физическим страданиям и думал только о будущности этого ребёнка. Мои нервы за время странствования как-то притупились к физическим страданиям. Мы видим, например, с каким цинизмом факельщики, гробовщики, могильщики отправляют свои обязанности и удивляемся, что близость и свежесть человеческого горя, даже самый акт конца нашего бытия, не производит на них не только впечатления, но точно ободряет их к вымогательствам, глумлениям, грубостям. Теперь это мне понятно. Они привыкли к картинам смерти, как я привык к картинам нищеты и голода, так быкобоец привык резать животных, как ростовщик привык видеть слезы должника.

Если бы до своего странствования я увидел подобное истязания ребенка, то вероятно поднял бы историю, позвал полицию и т. д., а тут я смотрю довольно равнодушно и только думаю: что же станет с этой девочкой в 16–17 лет, если она доживет? С восьми лет её приучают к профессиональным обманам, к игре человеческим горем, к шантажу с чувствами сострадания. С восьми лет она видит кругом эссенцию разврата и грехопадение, она воспитывается в этой среде. Куда же её готовят? И никому, по-видимому, нет до этого дела. В трущобах постоялого двора кто обратит на ребёнка внимание, если я за несколько дней потерял уже отзывчивость к страданиям ближнего? А здесь люди годы прожили в этой обстановке.

А детей-бродяжек у нас немало и притом бродяжек безнадежных. Такие дети, которые неожиданно остались совсем на улице, найдут себе место в нищенском комитете или в каком-либо приюте, а дети, имеющие попечителей или родителей вроде приведённой женщины, совершенно безнадёжны! Никто не станет их искать , чтобы помочь, потому что и без поисков масса детей нуждается в призрении. Я помню, как года три тому назад, я обратился к нынешнему городскому голове В.А. Ратькову-Ражнову [32] Владимир Александрович Ратьков-Ражнов (1834–1912) — русский общественный деятель, предприниматель и промышленник, сенатор, действительный тайный советник. , бывшему тогда председателем сиротской комиссии, с просьбой принять на попечение города бесприютного ребёнка, найденного мной на улице. Господин Ратьков-Ражнов вместо ответа подал мне пачку 300–400 прошений о принятии детей, отклоненных по неимению мест и средств.

— У ребёнка есть мать, — сказал он, — а мы не можем помочь даже круглым сиротам, остающимся на улице.

— Но у ребёнка мать — беспросыпная пьяница, не имеющая пристанища!

— Что делать, что делать…

Вот о таких детях я и говорю, как о безнадежных бродяжках, с будущим в виде арестантских рот. А ведь из них могли бы выйти полезные и честные граждане!

В подвалах Таирова переулка я видел хорошенького мальчика, самоучкой научившегося читать и писать. Этот мальчик служит при ночлежной квартире, исполняет все чёрные работы и не только ни от кого ничего не получает, но голодает по несколько дней. У него такая страсть к учению, что он урывает время и ходит читать «хорошие книжки», развешанные в оградах церквей, выставленные в окнах магазинов, афиши в витринах, вывески и т. п. Бесспорно, его можно было бы пристроить куда-нибудь в типографию или библиотеку, если уже не в школу, но у него есть папаша, какой-то поденщик, пропивающий вечером то, что он достал днём.

Видел я девочку 10-ти лет, спящую вместе с ночлежниками и матерью. Девочка худенькая, слабенькая, голодающая, но настолько неиспорченная, что тайком ходит в церковь и молится, чтобы мамаша перестала пить.

Видел я в углу ночлежной комнаты на Петербургской стороне мать с четырьмя детьми, из которых один грудной, двое с английской болезнью [33] Рахит (не ходят) и старшему шесть лет. Мать ходит в поденщину и тогда старший нянчит троих младенцев. В течение месяцев вся семья не видит горячей пищей и по праздникам только имеет чай… И это мать безнадежна, потому что у неё есть муж, являющийся иногда «расшибить и разнести».

Особенно трагично положение молодой женщины Ирины, живущий на чердаке у Нарвской заставы. Она прожила с мужем-чиновником одиннадцать лет, жила хорошо сравнительно; но муж завел себе другую женщину и поселил в своей же квартире. Издевательство над женой доходило до того, что её запирали в ящик комода (она маленькая, худенькая) на ночь. И всё это Ирина терпела, сносила. Наконец муж по требованию женщины выгнал её из квартиры. У неё всё забито и убито, она от долгого унижения и горя поглупела как ребёнок… У неё в мозгу не представляется даже возможности помочь себе.

— Да вы бы место нашли, ну хоть горничной…

— Но кто меня возьмёт?

— Идите жаловаться на мужа…

— Ай, что вы, они убьют меня!

— Но ведь вы так с голоду умрёте…

Плачет. И только…

Я слишком бы утомил читателей, если бы шаг за шагом стал описывать свои скитания по притонам и вертепом. Слишком всё это однообразно: та же грязь, вонь, духота, теснота и убожество… Дома Общества ночлежных домов [34] Подробнее о них см. очерк А.А.Бахтиарова Ночлежники и ночлежные дома , разумеется, чище и благообразнее частных или постоялых дворов, но везде один дух и тип; бродяжки спят на голых нарах (или полу), подкладывая под голову свою верхнее платье (или полено). Разница в том, что Общество даёт пищу вечером и сбитень утром. Это, конечно, доброе дело, но далеко не все имеющие пятак попадают в дом Общества за отсутствием мест. Что бы не говорили наши моралисты о тунеядстве и безнравственности бродяжек, но право не грешно было бы для Петербурга иметь даровой ночлежный дом. Если преступник, каторжник получает пищу и ночлег, если злодеи и убийцы находятся в тепле и сыты, то неужели гуманно отказать в этой первой необходимости «честному» бродяжке только за то, что он не сумел достать пятачка или, доставь его, пропил. Не говоря уже о гуманной точке зрения, даже с полицейской, санитарной, гигиенической, с какой хотите точки зрения, нельзя оставить человека в мороз ночевать под мостом или в парке на скамейке, точно также как не следует плодить частные вертепы вроде описанных мной на Обводном канале.

Я, конечно, говорю далеко не новость, но повторить это ещё раз не мешает! Затем ещё одно замечание: почему Общество ночлежных домов устроило приют в глуши Песков, где этот приют в большинстве пустует, тогда как по всей Петербургской стороне, Выборгской, на Васильевском острове, в Гаване, Колтовской — нет никакого приюта, кроме омерзительных постоялок и притом без отделения для женщин? Точно также не имеет смысла распоряжение Общества о впуске ночлежников ровно в девять вечера, благодаря чему те, которые пришли в шесть, должны три часа мерзнуть у ворот, рискуя не попасть, потому что у ворот, например, Обуховского приюта всегда стоит огромная толпа и вход берётся с бою. Для уборки приютов вполне достаточно время с восьми утра до четырех-пяти вечера, а с наступлением сумерек следует пускать желающих, как принятого во всех частных притонах.