Николай Иваницкий - Земля Тиан

— Глупости я не говорю, — спокойно возразил Дорогов, — а не хочу, чтобы ты глупости делал. Насчет твоего Лю не беспокойся, если он только окажется тем, чем ты его представляешь, сам за борт спроважу, да и Вана прихвачу туда же. Но пока это все только твои «проекты», как ты выражаешься, зря волноваться не стану… А насчет Таси, я сказал тебе совсем серьезно. Тебя же предупреждаю: натворишь ерунды, потом будешь жалеть. Понял?

Но Тенишевский рассердился не на шутку.

— Спасибо за заботу, — сказал он с усмешкой, — но мне бы хотелось, чтобы ты ее больше не проявлял в таком направлении. Посмотрел бы на себя со стороны, в какой глупой роли ты подвизаешься… Какой дурацкий вид ты имеешь!

Дорогов рассердился тоже, но сдержался.

— Перестань, Валериан. О деле я не забываю и твоего прохвоста-Вана тоже помню, но Тасю ты оставь в покое… Это я тебе дружеский совет даю…

Он хотел добавить еще что-то, но взглянул на Тенишевского и снова сдержался. Валериан Платонович стоял перед ним, расставив ноги и заложив руки в карманы. Брови его были сдвинуты, а глаза горели.

«Пусть отойдет», — подумал Павел Александрович, пожал плечами и замолчал.

Всю эту сцену совершенно неожиданно для него самого с крыши рубки наблюдал и слышал Ван. Какому-то доброму, а может быть, и злому гению понадобилось устроить все так, что переводчик к великому своему смятению все время оказывался свидетелем разных знаменательных событий, происходивших вокруг него. И этих событий даже на малокритический взгляд Вана становилось больше, чем нужно. Не успел он отойти от своего рода столбняка, в который поверг его разговор Лю и У Цзы Фу в темном переулке Сиан Тана, и хоть относительно избавиться от страха, который нагнал на него Лю своим коротким, но резким предупреждением на другой день после исчезновения Елены, как новая напасть была тут как тут.

Ван плохо понимал по-русски и слова Дорогова о том, что он готов побросать и Лю и его самого за борт он понял буквально, без всяких «если». Слова «прохвост» и «мошенник» были также хорошо знакомы ему и он не задумываясь отнес их на свой счет. Что касается Таси, то в его представлении это дело выглядело просто: европейцы оба домогаются ее любви, а потому ссорятся из-за нее.

Легко представить себе, какая окрошка осталась в голове у Вана от всего слышанного и в какой ужас она его повергла. К страху перед г-ном Лю прибавилась весьма реальная, как ему казалось, опасность прогуляться за борт от крепкой руки Дорогова или получить в лоб пулю из страшного черного револьвера, который вчера, запершись в каюте, чистил этот черт, Тенишевский. Было над чем задуматься и даже следовало это сделать!

До самого обеда, обливаясь потом, Ван просидел на крыше, ни с кем не разговаривая, погруженный в свои невеселые думы, и если бы кто нибудь смог заглянуть в эти часы в его мозги и различить странные образы, которые толпились там, тот в изумлении развел бы руками, до того непонятны и спутанны были эти картины. Но, не исчезая ни на минуту, над всеми персонажами этого мысленного кинематографа царила огромная, длиннохвостая Мышь.

Катер полз, река приветливо бежала навстречу. Берега, покрытые богатой, сочной растительностью, то расступались, то вдруг сжимали течение крутыми обрывами, увенчанными то там, то тут, многоэтажными пагодами. Миновали деревушку, глинисто-желтую, крытую рисовой соломой, обнесенную невысокой стеной-дамбой. Длинные лесенки деревянных помп сбегали к воде. На вершине их, вращая колеса под шаткими навесиками, меланхолично брели по кругу серые, рогастые «ню» — огромные буйволы.

Кто-то слегка прикоснулся к плечу Вана. Перед ним в своем неизменном голубом халате стоял г-н Лю.

— Уважаемый г-н Ван, — сказал он негромко, не замечая испуга и бледности переводчика, — на прошлой остановке меня предупредили, что путь небезопасен. Прошу вас в ближайшем большом селении приказать капитану остановиться. Вы закупите провизии и мы повернем назад. Придется ехать через Чан Дэ.

Длинный день, полный тревожных дум, утомил Елену. К вечеру стал накрапывать дождь, ветер гнал по реке шеренги маленьких волн. Не зажигая огня, Елена стояла у окна и глядела в помутневшую даль.

Записку, которую просил У Цзы Фу, она решила написать. Он был прав: пребывание Андрея Ильича в Сиан Тане не могло принести Елене никакой пользы. В то же время, каждый новый шаг закусившего удила Книжникова делал ее все больше и больше обязанной ему, утверждал моральную зависимость, казавшуюся Елене невыносимой. Лучше пройти через тысячу бед и опасностей, положившись на свои собственные силы, лучше погибнуть, чем вечно чувствовать на себе гнет тяжелой, надломленной психики этого человека.

Елена легла рано, но долго не могла уснуть. Горячий воздух, напитанный влагой, давил нестерпимо. От удушливого запаха москитной свечи, как от дурмана, тяжелела и кружилась голова.

Дождь превратился в ливень. Сквозь тревожный сон Елене слышались взвизги ветра, который, все усиливаясь, бросал в окно целые потоки воды.

Причудливая вереница видений, спутавшись со сном, проходила в ее утомленном сознании, пугая и заставляя просыпаться. Только далеко за полночь Елена тяжело уснула, наконец, разметавшись под плотным пологом москит-ника.

Ее разбудил шум, доносившийся снаружи. Что-то ровно гудело и грохотало. Она вскочила и откинула москитник, прислушиваясь. В окне золотился ясный рассвет. Дождь прекратился, все было мирно и спокойно, но что-то неведомое и жуткое повисло в воздухе. Неясный гул, исходивший, как будто, из-под земли сотрясал домик. Где-то хлопнула дверь.

Елена соскочила с кровати и бросилась к окну. Зрелище, которое она увидела, заставило ее отшатнуться.

Приветливая, прозрачная река за ночь преобразилась. Мутная масса воды стремительно неслась теперь под окном в четырех-пяти футах, почти на уровне пола Елениной комнаты. Там и сям взлетали на волнах какие-то обломки, щепки, доски и связки соломы. Мимо пронесло огромную черную свинью. Она то появлялась из воды, то исчезала, старалась выбиться к берегу, но течение волокло ее, кружило, засасывало. Посреди реки, наполовину спустив полный ветром парус, как птица несся желтый, весь лакированный сампан.

Длинное серое бревно, мелькая в воде, как спина исполинской рыбы, налетело и с размаха глухо ударило в стену домика. Из-под шкафа выскочила и заметалась по комнате крыса.

Елена опомнилась.

— Бежать!

Но дверь, запертая снаружи на толстый засов, в ответ на ее отчаянные усилия даже не пошатнулась, не скрипнула. Елена опустилась на стул. Спасения искать было негде. В доме не раздавалось ни голосов, ни шагов, он как будто вымер. Единственное живое существо, запертое вместе с нею в этой комнате и обреченное, как и она, на погибель — темно-серая, почти черная крыса — сновала по полу. Она замерла у ножки кровати, умными и злыми глазами посмотрела на Елену и снова устремилась вдоль стены, обнюхивая пол. Возле широкой щели под дверью она остановилась, словно раздумывая, повела в воздухе острой мордочкой и юркнула в эту щель. Елена осталась совсем одна. Она снова попробовала пошатнуть несокрушимую дверь, потом, с трудом отломав один из столбиков, на которых был натянут москитник, она просунула его в щель, куда только что скрылась крыса, и попыталась приподнять дверь. Опять напрасно. Уступив ее усилиям, тонкий столбик с треском сломался, но дверь даже не шелохнулась. Елена в изнеможении опустилась на пол. В щель между досками фонтанчиком брызнула грязная вода, быстро растекаясь лужицей. Где-то снова хлопнула дверь, послышался плеск, как от падения чего-то тяжелого в воду. Елена опустилась на локоть в бессильном отчаянии, с ужасом глядя на расползавшуюся по полу лужу. Ей показалось, что кто-то вдали позвал ее по имени. Она не имела сил подняться и прислушаться. Надежда покинула ее. Вода на полу прибывала. Она чувствовала уже ее холодное прикосновение.