Николай Иваницкий - Земля Тиан

Совершенно не зная, на что решиться, Ван неожиданно прибег к средству, едва ли действительному против козней Мыши: он потребовал у хозяина гостиницы иголку, ножницы и нитки и уселся старательно починять свои старые брюки. По шаткой и беспомощной его логике получалось как-то так, что каждый из его предполагаемых угнетателей, увидев его за таким невинным занятием, должен был задать себе вопрос: «Способен ли человек, мирно зашивающий брюки, причинить кому-нибудь вред?» — и тотчас же ответить на этот вопрос отрицательно. Впрочем, не особенно уверенный в правильности такого заключения, Ван кончил тем, что просто стал упорно отгонять навязчиво лезшие ему в голову тревожные мысли, не будучи в состоянии с ними совладать.

Так он сидел и ковырял иголкой несколько часов. Наконец, во дворике произошло какое-то движение. Ван осторожно выглянул в щелку и увидел, что с улицы в гостиницу шумно вошли девушки в сопровождении Дорогова. Маруся несла перед собою пачку цветных бумажек, Тася и Шура тащили корзину слив. Все, не останавливаясь во дворике, прошли в комнату, где сидел Тени-шевский. Оттуда донесся шум их голосов. Что-то оживленно обсуждали. Любопытство заставило Вана немедленно выйти во дворик, но не успел он сделать и двух шагов, как отскочил назад и плотно прикрыл дверь. Новое зрелище заставило его позабыть и о любопытстве.

С улицы быстрыми шагами вошел У Цзы Фу. Долговязый сын старика Ди нес за ним обклеенный желтой кожей сундучок. Оба они как будто прекрасно знали расположение гостиницы, потому что направились прямо в комнату г-на Лю. Оттуда они вскоре вышли и У Цзы Фу проводил долговязого до середины второго дворика.

— Жди меня на твоем сампане, — сказал У Цзы Фу, — и никуда не отлучайся.

Ван стоял, крепко уцепившись за ручку двери, будто кто-нибудь собирался к нему вломиться. Все сомнения его исчезли, как по мановению волшебного жезла. Теперь не приходилось рассуждать, на чьей стороне безопаснее. Сила г-на Лю прибывала, приехал У Цзы Фу, с ним долговязый лодочник, на берегу, возможно, его ждут и остальные. Что может сделать с ними Тенишевский, при всей своей решительности?

Ван бросил на стол свое рукоделие.

«Надо спешить! Немедленно реабилитировать себя в глазах Лю, загладить свое вчерашнее поведение, надо тотчас же узнать, что в сундучке у европейцев. Гнев г-на Лю страшнее, чем кулаки Тенишевского, выбирать не приходится».

Ван взял свечу, сбегал на кухню за топориком и, чувствуя себя необыкновенно храбрым, направился в темный чуланчик. Там он установил свечу на поломанную табуретку, на всякий случай привязал дверь веревочкой и решительно стал освобождать сундук от наваленных на него вещей. Терентий отсутствовал и Ван совершал свое дело без помехи.

В комнате европейцев, тем временем, происходило следующее.

Тенишевский лежал на своей кровати, когда с пачкой пестрых листков в руке вбежала Маруся.

— Валериан Платонович, — заговорила она уже в дверях, — посмотрите, что мы нашли. На самом пороге гостиницы. Что это такое? Афиши или летучки какие-то?

Она протянула Тенишевскому тонкие листки, испещренные иероглифами. Он повертел их в руках.

— Может быть, Лю собирается дать тут спектакль, — сказал он, — рекламирует нас?

— Я спрошу Вана, — предложила она, — пусть переведет.

Она хотела идти. Валериан Платонович остановил ее.

— Постойте, Маруся, я попробую сам, со словарем.

В комнату вошли девушки и Павел Александрович. Он тоже наклонился к загадочным листкам. Тенишевский достал словарь. Иероглифы отыскивались с трудом. Только через пятнадцать минут работы стало ясно, что на листках отпечатано какое-то воззвание. Дальше перевод остановился. В словаре не нашлось иероглифа.

— Маруся, — сказал Валериан Платонович, — будьте добры, принесите большой словарь, он в моем чемодане, в чуланчике. Как откроете, сразу сверху, в синем переплете. В этом словаре многих иероглифов нет. Интересно все-таки, о чем тут речь.

Она вышла.

«Я покажу эту штуку Лю, — решил Тенишевский, — через Терентия спрошу его, к чему и кого тут призывают. Любопытно, как он отнесется».

Маруся возвратилась через несколько минут со словарем.

— Там в чулане г-н Ван что-то починяет, — сказала она, протягивая толстую синюю книгу Тенишевскому, — свечу зажег, топорик приволок…

Валериан Платонович, не говоря ни слова, бросился в чулан. Если бы в эту минуту Ван подвернулся ему под руку, никакое заступничество никаких сил не спасло бы его. Но Ван и сам сообразил, что шутки будут плохие. Едва он увидел Марусю, которая второпях, оборвав его веревочку, вошла в чулан, как вся его храбрость мгновенно испарилась. Он понял, что попался. Недолго думая и даже не изыскивая способов избавиться от грозившей ему расправы, он попросту обратился в бегство. В тот момент, когда разъяренный Тенишевский влетел в чулан, Ван уже благополучно заворачивал за угол в соседний переулок.

Солнце садилось. Узкая улица быстро окутывалась сумраком. Кое-где в домах зажгли свет. Валериан Платонович стоял в дверях гостиницы, засунув руки в карманы, курил сигарету и злился. В течение всего дня, наполненного сутолокой и пустыми разговорами, так и не удалось улучить момент для объяснения с Павлом. После прогулки Клава и Ангелина не отходили от Дорогова. Сам Павел Александрович не обнаруживал ни малейшего желания торопиться с обсуждением неприятной темы, разговаривал с девушками в их комнате и прикладывал компрессы Шуре, у которой болела голова. Тася читала, сидя возле Шуры на кровати, Маруся с трех часов развела на кухне стирку. Ван, со страха, удрал в город и не показывался. Г-н Лю, к которому откуда-то заявился гость, молодой человек, такой же тощий, как и он сам, сидел в своей комнате и о чем-то толковал с ним вполголоса. Все, как будто, чувствовали себя вполне спокойно и Тенишевский со своими подозрениями и планами снова очутился в одиночестве. Листки, которые вызвали утром всеобщий интерес, оказались прокламациями. Дорогов сжег их на спичке, а Валериан Платонович сохранил один и после обеда с помощью Терентия предъявил г-ну Лю. Он сам не ожидал, что грязный маленький листок мог произвести такое впечатление на спокойного, уравновешенного Лю. Прочтя прокламацию, он побледнел, гневно разорвал ее и сказал Терентию:

— Эту бумажку составили для дураков, которых можно только пожалеть.

После этих слов, с трудом переведенных Терентием, подозрения Тенишев-ского относительно причастности Лю к злополучным прокламациям улеглись. Достаточно было видеть обычно равнодушное лицо Лю, когда он говорил эти слова. Тенишевского Лю интересовал. Он видел в нем человека храброго, как показал случай с пиратами, преследовавшего какие-то свои цели, как можно было понять из бессвязных речей Вана. При других условиях Валериан Платонович обязательно занялся бы разоблачением этой загадочной фигуры, даже без определенной цели, просто из спортивного интереса к приключениям и тайнам, но теперь у него на шее висели два камня, связывавшие все его действия — платиновое дело и девушки. Волей-неволей приходилось держаться осторожно и не ввязываться в новую кашу.