Далия Трускиновская - Вологодские заговорщики

Канатные бухты под ними поскрипывали и шевелились. Малость придя в себя, Авдотья захотела их поправить, чтобы не свалиться вдвоем на пол. Рука наткнулась на что-то холодное, железное, толстое, с гладкими боками. Оно было спрятано под канатами. Разбираться, что это за диво, Авдотья не стала. Важнее всего в мире был сейчас Никита. А толстая железная труба могла и подождать…

— Прямо хоть с неба на этот двор падай, — сказал Чекмай. — Я там давно околачиваюсь — тын высоченный, ворота — разве что пороховой заряд под них заложить. А пробиться туда, к этому подлому купчине, надобно — пока он деньги Вострому не отдал да они вместе их тратить не начали.

Это Чекмай знал доподлинно — вологодских кузнецов еще не обрадовали огромными заказами. Сколько-то оружия пришло из Англии, но оно для английских ратных людей и для тех, кто умеет обращаться не только с пищалью, но и с аркебузой. А простому мужику, что пошел в ополчение, нужны сабля да копейце. Простой мужик чуть не с малолетства обучен стоять в стенке и разом с товарищами наносить удар: в стенке это удар кулаком, в бою — копьем.

Гаврюшка смотрел Чекмаю в рот с восторгом: все, чего он желал, это служить под началом у Чекмая.

А Иван Андреич, послушав и покряхтев, сказал:

— Ловушка надобна.

— Какая?

— Вот вы, нынешние, горазды кулаками махать, а ловушки ставить не обучены, — высокомерно сказал старый подьячий. — А нам доводилось.

— Как же на него, на черта брюхатого, ловушку ставить? — спросил Глеб. — Волчью яму разве копать?..

Деревнин повернулся к нему, хмыкнул и сказал:

— Ты только по дереву малевать горазд?

— По простым доскам, по кипарисовым, а что?

Тогда Деревнин повернулся к внуку.

— Можешь его рожу размалевать? Да так, чтобы не навеки? Чтобы потом смыть? Придумаешь?

— Я не баба! — возмутился Гаврюшка и услышал строгое дедовское «Цыц!»

— Подрывать ворота не придется, они сами отворятся, — сказал тогда Иван Андреич. — Но тут уж — не зевай! Как только будет щель с палец — так туда и ломись всей силой!

Чекмай видел — старику очень хочется показать, что его старая выучка посильнее Чекмаевых затей будет.

— Иван Андреич, не томи, говори, что на уме, — попросил он. — Сами, вишь, додуматься не можем. И при чем тут Гаврюшкина рожа — в толк не возьму.

— А при том, что человек — глуп! — Деревнин воздел вверх перст. — И чем здоровее детина, чем в плечищах шире, тем он дурее.

Плечистый Чекмай предпочел не заметить намека — и правильно сделал.

— Внучек мой — можно сказать, выходец с того света, и за то тебе низкий поклон. А надо, чтобы он вдругорядь из Вологды выкарабкался. Я с ним об этом деле толковал — по всему выходит, что в прорубь его сунул певчий Матюшка. Вот Матюшка и отворит нам анисимовские ворота.

Чекмай с любопытством посмотрел на старого подьячего.

— Ин ладно, будь по-твоему. Ставь свою ловушку. Когда ты ее наладишь?

— Хоть следующей ночью. Вот те крест, — Деревнин перекрестился. — Мы такое, бывало, проделывали — способ старый, ни разу не подводил.

— Нет, следующей — рановато. Глебу с Ульянушкой нужно собраться в дорогу, увязать свое добро в узлы и перебраться в Рощенье — чтобы ночью по мосту с узлами не носиться. Митька, и ты тоже переберешься со своими деревяшками. После такого их в Вологде оставлять нельзя. Воевода не потерпит, чтобы у него под боком дворы приступом брали, начнется розыск.

— Жаль, — сказала Ульянушка. — Только-только обжились на этом месте…

— Не горюй, вас с Настасьей мы отправим в Мугреево, к княгине и к моей матушке. Там вы будете под охраной. И не в закопченной избе жить будете, а в горнице с настоящей печкой. Митя, тебе там тоже место найдется.

— А Глеб? — спросила Ульянушка.

— И ему места хватит, коли решит там остаться.

Ульянушка с тревогой взглянула на мужа.

— Там же Ивана Андреича приютят вместе с Гаврюшкой.

— Не поеду ни в какое Мугреево! — тут же взвился Гаврюшка.

— А куда? В Новгород, что ли?

— В Новгород, со всеми!

— Рано тебе еще в ратники, — сказал Чекмай. — А вот защищать Мугреево, коли туда сунется казачья шайка, ты годишься. Там тебя научат из пищали палить… Ну, что нос повесил?..

— Я со всеми хочу. Мне уж четырнадцать, — сердито ответил Гаврюшка. — И что, плохо я себя на Севере показал? Вот и дедушка доволен! А он хвалить горазд лишь в один день — на святого Касьяна.

Касьяновы именины случались раз в четыре года, и Деревнин за этот ехидный намек погрозил внуку пальцем.

— Потом об этом потолкуем.

И Чекмай наотрез отказался говорить о Гаврюшкином желании стать ратником новгородского ополчения, Гаврюшка же решил для себя: нужно еще раз делом доказать свою пригодность. А дело — вот оно, внезапное нападение на анисимовский двор.

После всенощной Деревнин, Гаврюшка и любознательный Митька подошли к Успенскому храму. При них были на всякий случай трое молодцов-новгородцев. Чекмай велел им взять с собой веревки — если вдруг ловушка Деревнина не сработает, так попросту пленить певчего-убийцу. Митька тащил ведерко с водой. Гаврюшка же кутал размалеванное Глебом лицо в грязный рушник, хотя было уже довольно темно.

Матвей, исполнив свои обязанности певчего, отправился домой. Его изба была за стенами Насон-города, ближе к Верхнему посаду.

Маленький отряд обогнал Матвея, и в самый последний миг Митька выплеснул на Гаврюшку все ведро, один из новгородцев дал ему в руку зажженную свечу, а дед подтолкнул его в спину: ступай, мол, телепень, чего встал?

Матвей увидел перед собой парнишку, которого собственноручно утопил в проруби. С утопленника стекала вода, мокрые волосы облепили зеленовато-синеватое лицо (Глеб не имел дела с покойниками, пролежавшими на дне полгода, доверился воображению и тем правилам, по которым иконописец должен изображать бесов).

Свеча освещала это страшное лицо именно так, как надо: явление невинно убиенного с заупокойной свечой было прекрасным изобретением старого подьячего.

— Здравствуй, дяденька Матвей, — хрипло сказал Гаврюшка. — А я ведь живой — вон, потрогай…

Более ничего говорить не пришлось — Матвей заорал и пустился наутек. За ним побежали молодцы, покрикивая: а вот кого в пекло, а вот кого на сковородку!

Гаврюшка и Иван Андреич остались стоять: подьячий уже не мог бегать, да и почти не видел перед собой дорогу, а Гаврюшке совесть не дала бросить деда. Митька тоже убежал — он нужен был Чекмаю в анисимовском доме.

— Ох, жаль, не увижу, как они приступом купецкий двор брать станут, — сказал Гаврюшка. — Давай пойдем туда, дедушка! Неужто тебе не любопытно?

Ему страх как хотелось совершить подвиг — отвести от Чекмая удар бердыша или дубины. Пусть видит — вот кому место в ополчании.