Далия Трускиновская - Вологодские заговорщики

— Все ради тебя… — прошептала она. — К тебе убежать хотела… А ты, вишь, сам за мной пришел…

— Ты!.. Ты, сволочь! Ты ее огулял! Ты!..

Анисимов с кулаками пошел на Чекмая, но был отброшен огромной лапищей Ерофея.

— Ни сном ни духом, — отвечал Чекмай. — Я твою бабу впервые вижу.

— Нет-нет… не впервые… — возразила Ефимья.

Ульянушка села рядом с ней.

— Помолчи, побереги силы. Сейчас покормим. Тебе полегчает. А ты, Чекмаюшка, вели посадить этого брюхатого ирода в подклет! На хлеб и воду! Ему полезно будет!

— Жена права, — подтвердил Глеб.

— Слышишь? — спросил Чекмай Анисимова, осторожно высвобождаясь из объятия. — А ведь они дело говорят.

— Ты, сукин сын, ты… — твердил Артемий Кузьмич. — Ты!..

— Он, — подтвердила Акулина. — Ты мне верить не желал! А он — вот он!

— Совсем умом тронулся, — даже с сожалением произнес Чекмай. — Артемий Кузьмич, угомонись. И доставай свою кубышку. Без денег мы отсюда не уйдем.

— Деньги тебе? Шиш тебе!

— Под кроватью, под половицей, — сказала вдруг Ефимья. — Там все…

— Дура! — закричала Акулина. — Дурища!..

Кабы не тот крик, заставивший всех повернуться к Акулине, может, дело бы кончилось добром. Анисимов покочевряжился — да и отдал бы деньги, получив взамен послание. Но он, вдруг поверив, будто Чекмай обольстил жену, уже плохо соображал. Жена стала главным врагом, прочие мысли в голове сбились в невнятный ком и примолкли, громко звучала лишь эта.

И ее нельзя было отдавать никому.

Внезапно извернувшись, Артемий Кузьмич схватил драгоценный кувшин и с размаху ударил Ефимью по голове. Угодил прямо в висок. Она даже не смогла поднять руки, чтобы ладонями отвести удар, а тихо ахнула и повалилась сперва на постель, а потом — сползла на пол.

Анисимова схватили, но было уже поздно.

Ульянушка опустилась на колени, взяла Ефимью за плечи, нагнулась, прислушиваясь, нет ли дыхания, слушала долго — и вдруг громко разрыдалась.

С другой стороны подошла Акулина.

— Дитятко мое хоженое… — тихо сказала она, глядя в мертвое лицо. — Я ли тебе добра не желала…

Ульянушка отшатнулась от нее.

— За такое добро тебя пристрелить мало, — еле выговорила она сквозь слезы.

— Ерофей, Митя, держите ирода, — велел Чекмай. — Глеб, глянь-ка, что там, под кроватью. Потыкай ножом во все щели. Глядишь, половица подымется.

— Есть! — вскоре отозвался из-под кровати Глеб.

Артемий Кузьмич рванулся было спасать деньги — его удержали.

Чекмай кликнул молодцов, и вскоре Глеб стал передавать из-под кровати кошели и кисы, набитые монетами. Они потекли — из рук в руки, через переходы к крыльцу.

— Хороша добыча! — сказал Ерофей. — Сколько же тут?

— Думаю, не менее пятидесяти тысяч рублей, — ответил Чекмай. — Вместе с теми, что на канатном дворе, да с теми, что соберет Кузьма, — на то, чтобы поднять рать, хватит. Остальное, как Кузьма обещал, дадут новгородские купцы и богатые солевары.

— Все! — сказал Глеб.

— Тогда вылезай да Ульянушку уводи. Эй, кто там, Данилко? Поди, сыщи хоть кого из дворни, пусть притащат доски, топор и гвозди.

И, пока все это не сыскалось, Чекмай стоял посреди опочивальни и молча глядел на Артемия Кузьмича.

А тот — глядел на мертвую жену.

Заморский кувшин остался цел, и Анисимов не выпускал его из руки, даже сам не понимая, что сжимает узкое горлышко.

Настал миг, когда они остались в комнате втроем — Чекмай, Анисимов и Акулина.

Акулина попыталась было выскочить, но Чекмай поймал ее за руку и так отшвырнул — она ударилась об стенку и села на пол. Тогда Чекмай достал из-за пазухи злосчастное послание и уронил его на пол.

— Я обещал — получай.

Он шагнул к Ефимье и сказал с горечью:

— Прости, Христа ради.

После чего Чекмай быстро вышел из опочивальни и приказал Ерофею как самому сильному:

— Заколачивай.

Дверь забили досками и пошли прочь.

— Дворня прибежит и выпустит его, он и проголодаться не успеет! — сердито предрек Глеб.

— Дворня еще сколько-то будет прятаться по углам, а потом, насколько я знаю род человеческий, примется растаскивать хозяйское добро, — ответил Чекмай. — Потом все на нас свалят. Добра тут много, надолго хватит. А эти — пусть посидят взаперти. Им это будет весьма полезно…

Подумал и добавил:

— И даже душеспасительно.

Когда новгородцы покинули анисимовский двор, Чекмай остался у ворот последним. Он заранее объяснил молодцам, что им нужно растаять в ночи, раствориться, как мед в горячей воде, когда сбитень готовят, и по двое, по трое, разными путями выйти к Покровскому храму Козлены. Для особого задания он оставил Ерофея, Васю, Ахмеда, Глеба с Ульянушкой и Митьку.

— Ваше дело — отнести деньги в Рощенье и там их охранять, — сказал он. — Когда справимся на канатном дворе — пришлю Данилка или Давыдка, и тогда вы с обеими подводами двинетесь к Козлене. Да чтоб тихо! Если девчонки будут пищать — хоть тряпками им рты затыкайте. Нам только шума и погони недоставало. Глеб, расскажи Деревнину, как все было. И пусть только старый черт посмеет сказать, что нынешние-де не чета прежним! Пусть только посмеет!

Авдотья была счастлива.

Никита, сокол ясный, каждую ночь любил ее все жарче. И она вся горела. Пусть не на богато убранной постели, на нежнейших перинах, пусть в сарае на канатах, укрытых рогожами, пусть! Счастью порой необходима острая приправа, та самая перчинка, которая будоражит душу.

Судьба щедро расплачивалась с Авдотьей за долгие скучные годы под властью нелюбимого мужа.

Она прибегала в одном волоснике, поверх него — не кика, а плат, который можно подстелить, на ногах — старые ичедыги, чтобы ходить бесшумно. Оставалось только скинуть распашницу. Однажды Никита попросил снять и рубаху, она застеснялась, он не настаивал, и Авдотья решила: когда удастся поселиться вместе, когда можно будет вместе и в мыльню ходить, она рубаху непременно снимет.

— Погоди малость, я увезу тебя отсюда, — говорил ей Никита. — А повенчаемся уж на Москве. Я свою постылую уговорю постриг принять, вклад за нее в обитель дам хороший. И будешь ты моей венчанной женой. Вся родня тебя примет. Пусть попробуют не принять.

— Никитушка, я тебе сынов нарожаю! Я — сильная, крепкая, еще пятерых или шестерых могу выносить!

— А дочку?

— И дочку! Будет мне после сынов утеха! Да и тебе. Доченьки — они забавные, они ангелочки.

— А парнишки?

— И парнишки — ангелочки, пока три года не стукнет.

Душой Авдотья уже была в высоком тереме, красивая, нарядная, у ног ее играли на полу дети, в колыбели спал розовощекий младенец, рядом сидел Никитушка и смотрел ей в очи. Чего ж еще нужно?

— Свет мой, что это? — спросил Никита. — Пожар, что ли? Орут там, где избы…