Александр Бушков - Кто в России не ворует. Криминальная история XVIII–XIX веков [litres]

Так вот, именно присяжные определяли, который из трех пунктов выбрать, – и судья обязан был считаться с их мнением. Пожалуй, все же демократия…

Отчего же я вдруг поименовал столь полезное учреждение, как суд присяжных, напастью, да еще нешуточной? Постараюсь объяснить подробно. Если выразиться одной общей фразой – у каждой медали, как гласит известная поговорка, есть две стороны… А если подробно…

С одной стороны, суд присяжных и в самом деле был несомненным шагом к демократии по сравнению с дореформенным, когда дела, и уголовные, и гражданские, решали только судьи.

Дореформенный суд был, конечно, коррумпирован фантастически. Взятки брали столь же легко, как пили кофий по утрам. Известен курьезный факт: однажды взятку судье дал не кто иной, как министр юстиции Николая I, граф Панин. В суде решалось дело его дочери, даже не уголовное, а гражданское, причем по всем статьям права была дочь, а не ее оппонент. Граф в силу своего положения и близости к императору наверняка обладал достаточными возможностями и связями, чтобы чувствительно прижать судейского, намекнувшего на взятку, – или, по крайней мере, мягко объяснить, что с него-то можно и не требовать. И тем не менее министр безропотно заплатил. Создается впечатление, что дело тут уже не в деньгах, что взятка скорее стала своеобразным ритуалом, который соблюдали обе стороны: «Все берут и все дают». Такое впечатление…

Еще один порок – ужасающая канцелярская волокита. Даже официально, по закону, на рассмотрение уголовного дела с обжалованием в следующей инстанции отводилось более трех лет. Значит, в жизни могло тянуться и дольше… К тому же выигрыш в суде (особенно, если дело было имущественного характера) еще не означал скорого исполнения в пользу истца. Функции сегодняшних судебных приставов выполняла полиция – а там тоже господствовала страшная волокита…

Однако был один интересный нюанс, смело можно сказать, выгодно отличавший николаевские суды от… мягко скажем, судов иных последующих времен…

Когда речь заходила о политике, николаевские суды откровенно зверели, допуская массу произвола и перегибов, к тому же в этом случае в их деятельность бесцеремонно вмешивались и жандармы, и чины Третьего отделения. Известен вовсе уж трагикомический случай. В 1848 году некий «мещанин Никифор Никитин» стал во весь голос вести со знакомыми «крамольные разговоры о возможном полете человека на Луну» (должно быть, был грамотен и начитался западных фантастических романов о таковых путешествиях – пару-тройку из них к тому времени уже перевели и издали в России).

Кто-то, надо полагать, стуканул. Дело житейское. Бедолагу за этакие разговоры пустили именно что по «политической» статье и сослали… в отдаленнейшее и глухое казахское селеньице Байконур. Тот самый Байконур, откуда сто с лишним лет спустя советские ракеты как раз и стартовали к Луне.

Это не байка, не исторический анекдот – реальный факт. Упомянутый в судебной хронике в том же 1848 году газетой «Московские ведомости» – тогдашнем официозе. А потому этот случай порой сегодня фигурирует в серьезных исторических работах.

(Лично я полагаю, что этакое несчастье на Никитина свалилось как раз из-за того, что на дворе стоял именно сорок восьмой год. 1848 год выдался чересчур уж бурным: едва ли не по всей Европе трещали пожары, гремела пальба и лилась кровь, чуть ли не в каждой стране происходили самые натуральные революции. Во Франции свергли короля Карла X и учредили республику, в Вене повесили на фонаре не успевшего бежать австрийского военного министра Латура, там и сям регулярные войска били из пушек по баррикадам, русская армия подавляла венгерский мятеж, потому что сами австрийцы справиться уже не могли. Там к тому же погромыхивали уже и гражданские войны: хорваты, словаки и румыны выступили против бунтующих венгров – потому что те не просто независимости для себя добивались, а хотели сколотить собственную мини-империю, где мадьярские аристократы управляли бы вышеперечисленными народами (да и среди самих мадьяр не было единства, сцепились меж собой сторонники аристократической вольной Венгрии и люди, настроенные более демократически. До вооруженных столкновений не дошло, но трения были серьезнейшие).

Одним словом, 1848 год смело можно назвать годом большого европейского пожара. А тут еще и этот субъект с его рассуждениями о полете на Луну! Где, совершенно точно известно, нет ни полиции, ни жандармерии, ни губернской администрации. Вот кто-то и решил, что лучше перегнуть палку, чем спустить дело на тормозах, что мысли о полете на Луну, пожалуй что, можно приравнять к мечтам о побеге за пределы Российской империи…

Однако когда речь шла о чисто уголовных делах, моментально включались совершенно другие методы. В этих случаях суды, можно сказать, работали по принципу (еще не сформулированному тогда): «Лучше отпустить десять виновных, чем обвинить одного невиновного».

Трудно верится, но так и обстояло: для вынесения обвинительного приговора требовались исключительно прямые улики. Прямее которых не бывает. Железные. Улики косвенные, будь их целый ворох, основанием для осуждения считаться не могли (собственное признание подсудимого также относилось к косвенным уликам). При отсутствии прямых улик подсудимого… нет, не оправдывали. Но отпускали на свободу с формулировкой «оставить в подозрении». Либо «оставить в сильном подозрении». На практике это означало, что о нем не собираются забывать, что полиция продолжает по нему работать, надеясь все же отыскать прямые улики, – но человек выходил на свободу. И частенько мог на свободе пребывать до конца жизни – ну если нет прямых улик, хоть ты тресни!

Думаю, безусловно, стоит рассказать интереснейшую историю купца первой гильдии Овсянникова, иллюстрирующую сразу несколько аспектов тогдашних судейских будней.

Купец (74 лет) занимался самым что ни на есть мирным делом: мукомольным производством и оптовыми поставками муки в военное ведомство. Однако по живости характера он постоянно вляпывался в разные предосудительные дела, благодаря чему 15 (прописью – пятнадцать) раз привлекался к суду по уголовным статьям. И всякий раз выходил на свободу с формулировкой «оставить в подозрении». Причем, хотя ангелочком «король Калашниковской биржи», как его именовали, уж безусловно не был, совершенно нет сведений, чтобы такой финал хотя бы раз достигался взятками. Даже если что-то и было, сведений об этом попросту нет…

Но вот на шестнадцатый раз купец влип прочно. Когда поджег огромную паровую мельницу на Измайловском проспекте. Разумеется, не собственноручно: его служащие, приказчик Левтеев и сторож Рудометов, сработали так качественно, что от мельницы остались одни головешки.