Александр Бушков - Кто в России не ворует. Криминальная история XVIII–XIX веков [litres]

Вот и вся речь. Бабушку оправдали в минуту.

Священник – ну, бес попутал – совершил какую-то совсем уж мелкую кражонку. Плевако и здесь был краток:

– Господа присяжные! Перед вами – человек, много лет отпускавший вам грехи. Может быть, теперь и вы отпустите ему один-единственный грех?

Батюшку оправдали. Ни с него, ни со старушки Плевако не взял ни копейки – но подобные эпизоды, говоря современным языком, работали на имидж…

Кстати, Ольга Разомасцева (та, что долго и увлеченно крала золото и камушки) отделалась сущим пустяком. Очередной краснобай-адвокат, защищавший ее, опять-таки бил на жалость, цветисто расписывая присяжным, что виной всему – «трудное детство» его подзащитной. Уж таким трудным оно было, таким трудным… Никогда не видела бедняжка родительской ласки, одни тычки-затрещины, сухой корочкой питалась, в тряпье ходила. Вот из-за этого и стала, подросши, воровать…

Растрогавшиеся присяжные очаровательную Ольгу, правда, не оправдали вчистую, но наказание назначили, по сути, пустяковое – год и четыре месяца «рабочего дома» («рабочий дом» – это такая тюрьма нестрогого режима, соединенная с каким-нибудь не особенно и тяжким производством. Для женщин это обычно были швейные мастерские).

Между тем в любой другой стране подобная особа, будь она трижды очаровательной и с тяжелейшим детством, за кражи золота и драгоценных камней с таким размахом получила бы оч-чень немалый срок.

(Правда, я не уверен насчет Франции. Там царил совершенно тот же театр – краснобаи-адвокаты, способные выжать слезу из камня, яростно аплодирующие поклонницы, чувствительные, как институтки, присяжные… Достаточно вспомнить процесс Генриетты Кайо: сия очаровательная дама застрелила редактора одной из популярных парижских газет в его собственном кабинете – за серию статей с резкими выпадами в адрес ее мужа, видного политика. Оправдали в два счета…)

Иногда подсудимые ухитрялись и без адвокатов, собственными усилиями выйти из зала суда оправданными. Именно так случилось с двумя молодыми аферистами, гвардии поручиком Лысенко и гвардии корнетом Дестремом. Блестящие юные гвардейцы подделали векселя на несколько тысяч рублей – но, оказавшись перед присяжными, крайне талантливо, с неведомо откуда взявшимся актерским мастерством изобразили совершеннейшее раскаяние и нешуточные душевные терзания. Присяжные растрогались и, чтобы не ломать жизнь двум «случайно оступившимся молодым людям», тут же оправдали обоих (уж не знаю, как у них потом сложилось в их полках, но обычно в подобных случаях, избегая публичного скандала, подобным субъектам мягко, но настойчиво рекомендовали побыстрее подать в отставку самим – пока хуже не обернулось…).

От того времени остались иронические строки Некрасова:

И уж, безусловно, отнюдь не бесплатно трудился один из знаменитых адвокатов, добившийся оправдания князя Грузинского, застрелившего любовника своей жены, – с формулировкой: «убийство совершено в состоянии умоисступления».

А впрочем… Думайте, что хотите, но лично в данном случае я на стороне князя. Очень уж большой стервой оказалась супружница, очень уж грязная была история…

Князь Грузинский, богатейший аристократ, потомок грузинской царской династии Багратиони, однажды увидел в модной лавке молоденькую продавщицу. Происхождения она была самого что ни на есть простонародного, но чертовски красива. Настолько, что князь, далеко не новичок в общении с прекрасным полом, совершенно потерял голову, как пелось в забытом ныне шлягере, «влюбился, как простой мальчуган». Настолько, что предложил юной красавице руку и сердце. Шустрая девица, моментально оценив доставшийся ей счастливый лотерейный билет, предложение приняла (ну, чуточку поломавшись для порядка). И после венчания автоматически, официальным образом, согласно законам Российской империи, стала княгиней. Неплохой взлет для девчонки из простонародья, служившей за смешное жалованье…

Вот только новоиспеченная княгиня очень быстро себя повела, как последняя (нецензурно). Завела любовника, субъекта себе под стать – простого гувернера Шмидта. И зажигала с ним, не особенно и скрываясь. Мало того, еще не получив официально развода, она с помощью Шмидта и каких-то юридических крючкотворств оттяпала половину огромного состояния князя. Да вдобавок, как будто всего этого мало, сладкая парочка взяла моду, развалясь в креслах в гостиной князя, всячески оскорблять его в лицо. В конце концов князь не стерпел всего этого и выхватил револьвер…

(Вот лично я на его месте пристрелил бы не Шмидта, а эту стервочку. В который раз простите за вульгарность, но давно известна пословица: «Сучка не захочет – кобель не вскочит».)

7 июля 1875 года в Петербурге вновь продавались билеты на заседание суда (ага, вот именно, на тогдашние суды билеты продавались, как в театр, а те, кому не повезло, толпились возле здания, пытаясь хоть что-то узнать через третьи руки). Очередная история из тех, которую малость поднахватавшаяся французского героиня известного фильма Захарова именовала «амор». Актриса Каирова поступила в труппу антрепренера Великанова и вскоре стала его любовницей. Одна неувязочка: у Великанова уже имелась законная супруга, с которой он как-то не торопился расставаться, – и, как много раз случалось в жизни во все времена, форменным образом болтался между двумя бабами. То уходил к одной, то возвращался к другой, потом… В общем, история шла по замкнутому кругу.

Однажды Каирова, вернувшись из Петербурга на дачу в Ораниенбауме (которую снимала вообще-то на свои деньги), неожиданно застала там Великанова в постели с собственной женой (хотя гораздо чаще случается как раз наоборот). Схватила опасную бритву и несколько раз от всей ревнивой души полоснула соперницу (правда, раны оказались не особенно опасными).

Защищавший ее Утин (одна из «суперзвезд») пустил в ход тогдашнюю адвокатскую тяжелую артиллерию: отец Каировой пил, пока не спился, брат покончил с собой, мать тоже заглядывала в бутылочку, так что актрисе приходилось ее содержать. Артиллерия оказала обычное воздействие: Каирову оправдали как находившуюся в состоянии очень уж сильного душевного волнения. (Нужно отметить, что приговор вызвал в тогдашнем обществе самые полярные мнения.)

Примерно в то же время окружная прокуратура Петербургского окружного суда получила известие, что практически в самом центре Петербурга, на Михайловской площади, вовсю функционирует тайный игорный дом, который содержит молодой гвардейский офицер Колемин. Тут нужно пояснить некоторые нюансы того времени. Азартные игры, и карты, и рулетка были тогда официально запрещены законом. На них смотрели сквозь пальцы, если дело принимало, так сказать, домашний характер: после приятного ужина какая-нибудь компания садилась перекинуться в картишки, пусть даже на интерес. Тем более что сплошь и рядом игра шла в таких домах, куда не осмелился бы сунуться и относительно высокий полицейский чин, не говоря уж о рядовых сыщиках. Однако когда речь заходила о самом настоящем игорном доме, куда съезжались исключительно затем, чтобы испытать фортуну, прокуроры реагировали гораздо жестче, пусть даже клиентура состояла из представителей самого что ни на есть великосветского общества…