Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

— Что ты? О чём? — не расслышал Николай Павлович.

— Вас Бутурлин дожидается, — громко сказал Фёдор. — Видать, как раз насчёт сегодняшнего бала.

— А, хорошо! — оживился Николай Павлович. — Зови Бутурлина…

— Как служится? — спросил Николай Павлович, когда Бутурлин вошёл и поклонился ему. — В Сенате, верно, дел невпроворот, или вы их в долгий ящик кладёте? Мне докладывали, что уже более трёх миллионов дел у вас не рассмотренными лежат.

— Позвольте заметить, ваше величество, что я недавно в Сенате, в члены которого был включён благодаря вашему высокому доверию, — Бутурлин снова поклонился Николаю Павловичу. — Дел действительно приходит много, но ещё более прошений и жалоб, которые вовсе к Сенату не относятся: например, жалуются на плохие дороги, недостатки водоснабжения и освещения в городах, дурной запах, исходящий от сточных канав, и прочее в том же роде. Однако больше всего жалоб на своих соседей и родственников — недавно пришла бумага от некоего тульского помещика с просьбой обуздать его жену: ругает, де, она его днями и ночами, шагу ступить не даёт, а то и рукоприкладством занимается. Нет на неё никакой управы, так пусть хоть Сенат сию мегеру к порядку призовёт.

Николай Павлович расхохотался.

— На эту жалобу обязательно ответьте, ободрите несчастного, — сказал он. — Ну, а на местных начальников жалуются? Много ли таких обращений?

— Предостаточно, ваше величество, но можно ли всем верить? Немало приходит оговоров — от злобы, зависти или иных причин, — мягко ответил Бутурлин.

— Если бы только оговоры, — вздохнул Николай Павлович. — Ладно, ты ведь не по службе пришёл; что наша прелестница, будет ли на балу?

— Непременно, и мечтает о конфиденции с вашим величеством, — сказал Бутурлин.

— Так уж и мечтает? — улыбнулся Николай Павлович.

— А как же! Спросила в точности, как вы: «Будет ли, мол, на балу государь?» Она так взволнована, думать ни о чём не может, кроме как о предстоящей встрече. Девица весьма живого нрава, чистый порох, а про внешность и говорить нечего, — рассказывал Бутурлин.

— Да, я видел её, очень хороша! — перебил его Николай Павлович. — Кажется, Марией зовут?

— Точно так, ваше величество, Мария, дочь графа Апраксина, — подтвердил Бутурлин. — Помолвлена с князем Мещерским, но до свадьбы ещё далеко.

— А этот, Мещерский… не выкинет чего-нибудь неподобающего? Ну как Безобразов когда-то? — с сомнением спросил Николай Павлович.

— Помилуйте, ваше величество, даже сравнивать нельзя: вполне приличный молодой человек, — возразил Бутурлин.

— Что же, это прекрасно, — сказал Николай Павлович. — У нас много болтают о развращённости нынешней молодёжи, но я всегда знал, что это не так: порядочных молодых людей в России куда больше, чем развращённых. Я встречался в своё время с княжной Мещерской — тоже очень порядочная была девушка… Ступай, Бутурлин, я тобой доволен, — да смотри, не забывай службу в Сенате.

— Как можно, ваше величество, прямо сейчас туда поеду! — ответил Бутурлин.

Расставшись с Бутурлиным, Николай Павлович прошёл на половину своей жены. Александра Фёдоровна пила чай; вместе с ней за столом сидели Мария Николаевна, старшая дочь императора, Ольга Николаевна, его средняя дочь, и сын Александр.

— Сказать, чтобы подали тебе чашку? — спросила Александра Фёдоровна. — Выпьешь чаю?

— Нет, благодарю, душа моя, — отказался Николай Павлович, посмотрев на себя в зеркало и разгладив усы. — Я зашёл просто так, повидаться.

— Я тоже не засижусь, — сказала Мария Николаевна. — Сегодня будет бал в Аничковом дворце, надо успеть подготовиться.

— Мария, я давно собирался с тобой поговорить — твое поведение переходит всякие границы, — нахмурился Николай Павлович. — Заводить романы при живом муже — это никуда не годится. В каком свете ты выставляешь нашу семью? Не забывай, ты дочь императора.

— Вы о чём, папА? — удивилась Мария Николаевна. — Не понимаю, что вы имеете в виду.

— О твоём всем известном романе с графом Строгановым. Не притворяйся! — он бросил на неё свой жёсткий взгляд.

Мария Николаевна не отвела глаз, но столь же жёстким взглядом смотрела на отца. За столом установилась зловещая тишина; Александр уставился в тарелку, Александра Фёдоровна и Ольга Николаевна замерли с чашками в руках.

Первым не выдержал Николай Павлович. Он кашлянул и, посмотрев в окно, сказал:

— Что-то сегодня холодно, не похоже на весну, а вчера был такой тёплый день. Петербургская погода чрезвычайно переменчива.

— О, да! Чрезвычайно переменчива! Погода в Петербурге часто меняется, — поддержали его Александра Фёдоровна, Ольга Николаевна и Александр.

— Зато мой муж не меняется, а если меняется, только к худшему, — вставила Мария Николаевна. — Почему женщина не может распоряжаться своей судьбой? Как Жорж Санд, например? Она развелась с мужем, который был недостоин её, и отстояла за собой, как она пишет, право на собственный выбор объекта любви.

— Не надо упоминать об этой женщине! — забеспокоилась Александра Фёдоровна. — Она носит мужскую одежду, пьёт крепкие напитки и заводит любовные связи с лёгкостью гусара. Вся Европа в ужасе от её выходок; я недавно получила письмо от своей сестры Луизы…

— Ели бы Жорж Санд отличалась лишь этим, бог бы с ней, — сказал Николай Павлович. — В конце концов, в таком поведении есть некая изюминка, и я понимаю этого полячишку Шопена, который был от неё без ума.

— Ах, Николас! — всплеснула руками Александра Фёдоровна.

— Бог бы с ней, — продолжал он, — но ведь она ещё смутьянка, революционерка. Известно ли вам, что во время возмущения во Франции она прямо подстрекала народ к бунту?

— «Выборы, если они не дают торжествовать социальной правде, если они выражают интересы только одной касты, предавшей доверчивое прямодушие народа, эти выборы станут гибелью государства — в этом нет сомнений. Тогда для народа остаётся один путь спасения: продемонстрировать свою волю и не выполнять решения псевдонародного правительства» — прочитала на память Мария Николаевна.

— Господи! — Александра Фёдоровна от волнения пролила чай на скатерть.

— Откуда ты знаешь содержание сего возмутительного, строго запрещённого в России воззвания? — подозрительно спросил Николай Павлович.

Мария Николаевна усмехнулась:

— Видно, наши жандармы не так сильны, чтобы заколотить все окна в Европу.

Николай Павлович побагровел и хотел что-то сказать, но Александра Федоровна окончательно разволновалась:

— А я до сих пор не могу забыть возмущения на Сенатской площади: этот день был самый ужасный из всех, когда-либо мною пережитых. О, господи, уж одного того, что в опасности была жизнь моих детей, было достаточно, чтобы потерять рассудок!.. Боже, что за день! Каким воспоминанием остался он на всю жизнь!