Иван Снегирёв - Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

У неё начала дёргаться щека, и Александра Фёдоровна разрыдалась.

— Ну же, Сашхен, успокойся; всё прошло, всё прошло, — Николай Павлович стал утирать ей слёзы своим платком. — Больше мы такого никогда не допустим, в России не будет повторения этих событий.

— Но не кажется ли вам, что одними жандармскими методами с революцией не справиться? — выпалил Александр, сам испугавшись своей смелости.

— Что есть революция? Это потрясение основ государства, и как следствие — хаос, разрушение, гибель тысяч людей. С этим надо бороться беспощадно, используя любые методы, — живо возразил Николай Павлович. — Другое дело, что и государство должно развиваться, чтобы быть защитой и опорой для поданных, — но разве мы не трудимся неустанно во имя этого? Граф Киселев предпринял необходимые меры для улучшения жизни крестьян; Канкрин, мой финансовый гений, изыскал способы к пополнению наших финансов — один основанный им Сберегательный банк чего стоит! Да что там говорить, даже покойный Бенкендорф был не только образцовым охранителем российских устоев, он заботился о развитии железных дорог, пароходов, и прочего, прочего, прочего!..

Я принял Россию в расстроенном состоянии, а ныне перед её величием склоняется вся Европа и если чинит нам препятствия, то исключительно из бессильной зависти перед русским могуществом, — прибавил, помолчав, Николай Павлович. — Вот что я тебе скажу, Александр, — когда будешь царствовать, не увлекайся западными веяниями и не слушай доморощенных либералов, ни к чему хорошему это не приведёт. У России свой путь, и любые попытки свернуть с него вызовут лишь разброд, шатания, упадок, что на пользу только нашим врагам.

Александр пожал плечами, но ничего не ответил. Николай Павлович посмотрел ещё на него, а потом спросил Ольгу:

— Ты всё молчишь, — отчего не расскажешь, что у тебя с мужем, ладно ли вы живёте?

— Слава богу, папенька, — сказала она. — У нас всё хорошо.

— Ну, дай бог, дай бог! — кивнул Николай Павлович. — Твой Карл отличный человек — будь ему тем же, чем все эти годы была для меня твоя маменька.

— Надо же было выйти за эдакого учёного дурака из Вюртемберга, — проворчала Мария Николаевна. — La Belle et la Bête.

Николай Павлович сделал вид, что не услышал её, а Александра Фёдоровна спросила:

— Надеюсь, в Вюртемберге нет никаких волнений? Теперь, когда по всей Европе…

— Что нам Европа?! — раздражённо перебил её Николай Павлович. — У нас самая сильная армия в мире, — мы сумеем навести порядок и в Европе. В ближайшее время русские войска войдут в её пределы, и с революцией будет покончено. Я твёрдо решил помочь Австрии в борьбе с революционерами.

— Бедная Европа, бедная Россия… — прошептала Мария Николаевна.

— Что? — взглянул на неё Николай Павлович.

— Так я поеду на бал, папА, у меня и платье новое пошито, — сказала она.

— Ну, что с ней делать?.. — вздохнул Николай Павлович.

Возвратившись в свои покои, он заметил многозначительное выражение на лице Фёдора.

— О, господи! Чего ещё? — спросил Николай Павлович.

— Его высокопревосходительство Леонтий Васильевич Дубельт покорнейше просят принять его, — густым басом сообщил Фёдор.

— Тебе бы в театрах выступать, превосходный трагик вышел бы, — с досадой сказал Николай Павлович. — Зови!

Он не чувствовал к Дубельту той симпатии, которую испытывал прежде к Бенкендорфу, поэтому дождался, когда он осуществит положенный по артикулу подход, и лишь затем кивнул ему:

— Говори, я тебя слушаю.

— Сегодня я могу, наконец, доложить вашему величеству, что опаснейший заговор, составленный дворянином Михаилом Петрашевским, полностью раскрыт. У нас имеются неоспоримые доказательства преступной деятельности сего объединения: нам известны все имена заговорщиков, их планы; в нашем распоряжении находятся бумаги, составленные преступниками с целью возмущения общественного спокойствия в России, — Дубельт начал доставать из папки какие-то листки, но Николай Павлович остановил его:

— Пусть следствие разбирается, а мне достаточно твоего доклада. Удивлён, однако, что вы столь долго тянули с этим делом: помнится, ты ещё в прошлом году сообщил мне о нём.

— Ваше величество, сие промедление было вызвано существенными причинами, — начал объяснять Дубельт. — Первое, нам необходимо было не пропустить ни единого лица, причастного к заговору, ибо неотвратимость наказания для каждого покусившегося на государственные устои должна послужить суровым предостережением для тех, у кого могут возникнуть подобные же замыслы.

— Это так, но следует помнить и слова Писания: «Лучше отпустить десять виновных, чем наказать одного невиновного», — назидательно произнёс Николай Павлович.

— Совершенно справедливо, ваше величество, я сам не устаю повторять сие в Третьем отделении, — с готовностью согласился Дубельт. — Именно поэтому мы, во-вторых, собирали доказательства со всей тщательностью, дабы понять степень вины каждого подозреваемого. В заговор были вовлечены весьма известные в Петербурге лица, среди которых поэт Майков, славянофил Данилевский, литератор Салтыков, подписывающийся псевдонимом «Щедрин», литератор Достоевский, имеющий немало поклонников.

— Достоевский… Достоевский… Знакомая фамилия, — наморщил лоб Николай Павлович. — Постой, разве его не убили собственные крестьяне, с которыми он был чрезмерно строг?

— Это отец нашего литератора, а сам он служил по инженерной части, пока не вышел в отставку, — пояснил Дубельт.

— Вот негодяй! Нет, чтобы службой Отечеству загладить неприятный случай с его отцом, так он в отставку вышел и вступил в заговор, — с негодованием сказал Николай Павлович. — Этому пощады не давать: отметь Достоевского как одного из главных злодеев.

— Слушаюсь, ваше величество, — Дубельт извлёк из-под обшлага мундира маленький карандаш и поставил галочку напротив фамилии «Достоевский» в списке заговорщиков. — В-третьих, — продолжил он доклад, — преступники были хитры: они старались создать видимость мирной деятельности, тщательно скрывая свои подлинные намерения. Только сейчас мы получили подробное донесение своего агента об истинных целях заговорщиков. Притворившись их единомышленником, он не только выведал замыслы преступников, но уговорил прочитать вслух на одном из собраний письмо Белинского к Гоголю, что уже является государственным преступлением. Позвольте напомнить строки из этого письма: «Нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель. России нужны не проповеди, не молитвы, а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе — в стране, где нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей».