Сергей Плохий - Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации [c 1470 года до наших дней]

В середине сентября Сталин решил пересмотреть договор и изменить разделительную линию между сферами немецкого и советского влияния в Восточной Европе. Он попросил Риббентропа снова приехать в Москву. Нацистский министр иностранных дел вскоре явился. Советская кинокамера запечатлела его прибытие 27 сентября 1939 года. Риббентроп в длинном кожаном пальто перед советскими командирами вскинул руку в нацистском приветствии. На следующий день Риббентроп и Молотов провели на карте новую линию, которую Сталин подписал синим цветом, а Риббентроп красным. По новому соглашению, Сталин обменял этнически польскую территорию вокруг Варшавы и Люблина на Литву в Прибалтике. Пока это означало, что советская оккупация Польши ограничивалась территориями, населенными в основном украинцами и белорусами. Большинство восточнославянских территорий, в том числе город Львов, который недолго удерживала царская армия в 1914–1915 годах, переходили под контроль Сталина – это было неожиданное воплощение мечты нескольких поколений созидателей русского народа периода империи.

Новые оккупанты с Востока вошли во Львов под символическими знаменами Советской Украины. Это изменение отразилось в именовании подразделений Красной армии, участвовавших в операции, – их назвали Украинским фронтом. В Белоруссии аналогичные подразделения Красной армии составляли Белорусский фронт. Обосновывая вступление СССР во Вторую мировую войну и аннексию вновь оккупированных украинских и белорусских территорий, Сталин обратился к риторике 1920-х годов. Но не только. Это было также частичное возвращение к политике национал-коммунизма и эксплуатация культурных аспектов украинского и белорусского национализма. Осенью 1939 года бывшие воеводства Восточной Польши были объявлены частями Украинской и Белорусской ССР. Оккупация преподносилась как триумф советской национальной политики и выражение дружбы народов. Использование “национальной карты” в западных частях вновь расширенных республик привело к реабилитации части украинской и белорусской культурной повестки, которая впервые была реализована в 1920-х годах.

Но времена изменились. В основе новой советской идентичности теперь лежал русский национализм, и мобилизация других восточнославянских национализмов была обусловлена этой новой реальностью. Законы о включении бывших польских территорий в украинские и белорусские республики потеснили символический статус русских как единственного великого народа в СССР: украинцы и белорусы в этих законах назывались так же. Но некоторые великие народы все же были “равнее” других. И потому Владимир Пичета, ректор Минского университета в 1920-х годах, арестованный в 1930 году и обвиненный одновременно в великорусском шовинизме и белорусском национализме, выйдя из тюрьмы, решил, что в новых условиях обвинение в шовинизме безопаснее, чем в национализме, и в брошюре, написанной для массового распространения, приветствовал аннексию Восточной Польши в духе дискурса дореволюционных времен как воссоединение исторических русских земель.

Если доверять сообщениям сталинских органов госбезопасности, вступление в войну население СССР по большей части встречало с восторгом. Молодое поколение, воспитанное в советской марксистской идеологии и пропитанное антифашистской риторикой, ошибочно приняло его за начало советско-германской войны, долгожданную битву коммунизма с фашизмом. Многие представители советской русской интеллигенции приветствовали это как возвращение “древнерусских земель” – повторялась имперская эйфория первых месяцев Первой мировой войны. Наконец, некоторые советские украинские и белорусские интеллектуалы приветствовали войну как воссоединение своей родины. Но официальной политике еще долго предстояло виться между сталинской догмой, господствующим русским национализмом и вновь востребованным украинским и белорусским национализмом.

Как всегда, украинцы стали основным вызовом режиму при формулировании новой национальной идеологии и в конечном итоге политики. Восстановление традиционного украинского нарратива, включавшего гордость казачьей историей Украины, началось за несколько лет до начала Второй мировой войны, в основном в рамках подготовки к войне. При этом в украинский нарратив вошли лишь те части украинской истории, которые соответствовали дореволюционной имперской концепции общерусской нации.

Важнейшим символом нового подхода к русским и украинским историческим нарративам стала фигура казачьего гетмана XVII века Богдана Хмельницкого, которого в советской литературе середины 1930-х годов клеймили “предателем и ярым врагом восставшего украинского крестьянства” и творцом “союза украинских феодалов с русскими” 5. Во время коммунистических демонстраций власти загораживали дореволюционный памятник Хмельницкому в центре Киева и рассматривали вопрос его сноса. Но гетман был значимым героем русской имперской историографии, сделавшим вклад в “воссоединение Руси” и борьбу с Польшей. Это оказалось ключевым фактором его реабилитации в советском историческом дискурсе. Учитывая сложившиеся обстоятельства, “возвращение” Хмельницкого началось в Москве, а не в Киеве, и произошло это на самом высоком уровне.

В августе 1937 года советские газеты опубликовали постановление жюри правительственной комиссии, касавшееся новых учебников истории. В представленных на конкурс работах, как и раньше, роль гетмана оценивалась критически. В постановлении читаем: “Авторы не видят никакой положительной роли в действиях Хмельницкого в XVII веке, в его борьбе против оккупации Украины панской Польшей и султанской Турцией” 6. Текст постановления написал сам Сталин. Далее он говорил, что присоединение Украины и Грузии к Российскому государству было “все же наименьшим злом” 7по сравнению с их захватом другими иностранными державами. Элементы традиционных украинских и грузинских нарративов, прославлявшие их объединение с Россией, теперь снова были в чести.

С изменением политики в Москве украинские писатели воспользовались возможностью восстановить хотя бы часть своего наследия. Молодой украинский драматург Александр Корнейчук быстро сочинил пьесу “Богдан Хмельницкий”, в которой превозносил казацкого гетмана за войну против Польши. Сторонники старого классового подхода к истории выступили против Корнейчука, но руководство партии в Москве поддержало политически проницательного автора. В 1939 году спектакль был поставлен в Малом театре в Москве, пьеса начала свое триумфальное шествие по театрам всего СССР. И пьеса, и фильм, поставленный по ней в 1941 году, получили Сталинскую премию – высшую награду в области литературы и искусства. Хмельницкий стал членом советского пантеона героев наравне с Александром Невским, Мининым и Пожарским.