Галина Зеленина - Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность

Этнологическая теория антисемитизма видит в XII веке начало формирования наций, а заодно и этноцентризма и вражды к другим нациям, что, однако, не объясняет активизацию именно юдофобии вместо любой другой межнациональной розни. Прочие теории: психоаналитическая (иудео-христианские отношения как эдипов комплекс, где христиане — сын, желающий уничтожить своего отца в лице евреев), проективная (христиане переносили свою вину за символический каннибализм евхаристии на евреев), антропологическая (конфликта на поражение не было, было сосуществование, диалектика терпимости и нетерпимости, гармонии и насилия, согласно африканской пословице: «Они наши враги — мы на них женимся»), кастовая (евреи как каста неприкасаемых в европейском социуме), — тоже не могут удовлетворительно объяснить ни дату усугубления антиеврейских настроений в средневековой Европе, ни их конкретно-историческую специфику, ни собственно происхождение кровавого навета.

Недостатки существующих гипотез, а также отход новейшей еврейской историографии от «слезливости» и виктимности в сторону «нормализации», за который ратовал крупнейший еврейский историк ХХ столетия Сало Барон, привели к выдвижению в последние два десятилетия новых концепций ритуального навета. Основаны они на изучении еврейских реакций на христианскую агрессию и даже исходной еврейской агрессии по отношению к христианам, приходящейся на Песах, Пурим или иные значимые даты. Иными словами, многие ученые отказываются видеть в средневековых евреях исключительно пассивных жертв, не оказывающих никакого влияния на ход истории, в том числе и на поведение христианского общества и власти в их адрес, и обнаруживают в иудейских религиозных практиках признаки их собственного отношения к христианам, способные спровоцировать, например, наветы. Согласно некоторым реконструкциям, цепочка элементов символической и физической агрессии получается длинной и уходит в глубь веков.

Сесил Рот был одним из первых, кто увидел в пуримских обрядах и проклятиях триггер к возникновению кровавого навета, и далее эта гипотеза долго дебатировалась в работах по средневековой юдофобии. Комплексное же исследование еврейской — ашкеназской — литургики и ритуальной практики на предмет наличия в них антихристианской агрессии и поводов к эскалации отношений в реальной жизни появилось спустя шестьдесят лет. Израильский историк Исраэль Яаков Юваль в 1993 году напечатал статью «Месть и проклятие, кровь и клевета: от мученичества к кровавым наветам», а в 2000 году за статьей последовала книга «“Два народа в чреве твоем”: представления евреев и христиан друг о друге». Во введении Юваль пишет, что наше поколение — первое, живущее в «постполемическую эпоху», а потому может позволить себе писать историю, не заботясь о том, чтобы доказывать «уникальность» и «подлинность» иудаизма или христианства.

Был ли Юваль прав в своей оценке эпохи и свободомыслия читателей? Еврейская публика оказалась не готова к обнаружению такого количества текстуальных и ритуальных антихристианских выпадов в средневековом иудаизме. Юваль нашел анафематствование неевреев и призывы к суровой расправе над ними в конце времен во многих ашкеназских литургических текстах, читавшихся на Песах, Йом-Кипур, 9 ава. Авторы литургических плачей, пиютов , видели своей задачей живописать страдания евреев от рук неевреев и тем самым пробудить гнев Божий в адрес последних. Кара гонителям — непременный атрибут мессианских времен в ашкеназских фантазиях. Эту кару представляли по модели казней египетских, только масштабнее: вместо 10 казней — 50 казней на суше и 250 казней на море. Фантазировали и о том, как мессия одновременно спасет евреев и погубит их врагов: явится гигантский мессианский осел, чтобы отвезти всех евреев в Землю обетованную, евреи заберутся на него, вслед за ними полезут и неевреи, но свободным останется лишь ослиный хвост, на который они и усядутся, а войдя в море, чтобы следовать в Палестину, осел опустит хвост в воду — и все неевреи утонут. Эти мстительные обычаи и тексты, утверждает Юваль, преимущественно раннего, еще палестинского происхождения. Изначально они были реакцией на византийские гонения на евреев. Ашкеназы развили тему мести, погромы 1096 года и последующих веков, разумеется, только усугубили враждебность к неевреям. Кровь еврейских жертв считалась фактором, способным ускорить приход мессии и возмездие гонителям: «Отец наш, царь наш, — молились ашкеназы, — отомсти на наших глазах за пролитую кровь твоих рабов». Постепенно, преимущественно через выкрестов, сведения об этих мстительных фантазиях доходили до христиан, некоторые пиюты , анафематствующие неевреев, оказались переведены на латынь. Разумеется, это могло вызвать только гнев и страх, новый виток ответной враждебности, одним из элементов которой стал кровавый навет.

Применительно к пуримским практикам Юваль утверждает, что обвинения евреев в осквернении христианских символов «не надо понимать как исключительно вымышленные», и проводит линию от пуримской ритуальной агрессии — сожжения чучела Амана — до воображаемого ритуального убийства через воображаемую черную магию — в ней евреев тоже обвиняли. Бытовало несколько наветов наподобие истории про епископа Трирского из антологии «Деяния треверов»: тот грозил евреям города крещением или изгнанием накануне Пасхи, они изготовили его восковую фигурку и подкупили священника, чтобы тот ее окрестил, а в день, когда епископ собирался крестить евреев, они сожгли эту фигурку — и епископ заболел и умер.

Изучая реакции средневековых евреев на разнообразные обвинения, Юваль отмечает их удивительную слабовыраженность — и не только в реальности, где у евреев не было возможностей для эффективной защиты или мести, но и в текстах. Он находит три внятных ответа на наветы и гонения: мистический — легенды о големе, призванном «защитить евреев от всех зол и горестей, претерпеваемых ими от рук врагов»; силовой — предание о вормсских парнасах, лидерах общины, заколовших членов городского совета в ответ на обвинение в отравлении колодцев; и вербально-рациональный — логические опровержения навета, встречающиеся у еврейских авторов начиная с испанского ученого Исаака Абраванеля.

Но Абраванель жил в XV — начале XVI века, а вормсское предание и легенды о големе появились и того позже — таким образом, эти ответы отражают уже менталитет евреев раннего Нового времени. А их предки были склонны не столько к опровержению наветов, сколько к их отражению: вы измышляете клевету и проливаете нашу кровь, значит, вы — убийцы, а мы — жертвы. Модель «зеркала», отражающего те или иные топосы, универсальна для любых отношений Свой — Чужой, особенно — для иудео-христианских, где большинство топосов — общие. Говоря об «отражении» кровавого навета, вспомним, что у евреев был свой культ невинно убиенных младенцев мужского пола — жертв демографического террора в египетском рабстве. Этот культ особенно заметен в позднесредневековых ашкеназских агадах , молитвенниках на праздник Песах, и исследователи резонно видят в нем реакцию на христианский кровавый навет. Одно из ритуальных блюд на пасхальном столе — харосет, кашеобразную смесь измельченных яблок, орехов и вина, — современная агада предписывает вкушать в память о глине, из которой евреи в египетском рабстве изготавливали кирпичи, а средневековая агада — в память о крови убитых в том же рабстве еврейских младенцев. Эта же тема развивается и в агадических иллюстрациях: злобные египтяне топят младенцев в Ниле, а чаще — зарезают их, а кровь сливают в корыто, где фараон принимает ванну. Всем известно, что древние египтяне были видными косметологами.