Галина Зеленина - Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность

Разворот из иллюминированного кодекса «Мишне Тора» Маймонида. Переписан в Испании или Франции в I пол. XIV века, иллюминирован в Перудже ок. 1400. Национальная библиотека Израиля

Остается неясным, как все-таки вели себя испанские евреи перед лицом смерти и насильственного крещения. По-видимому, происходило и мученичество, и отступничество, но в какой пропорции: 200: 200 или 150: 15? Скорее всего, цифры в еврейских хрониках — продукт художественной гиперболизации. Испанские источники тоже не всегда точны. Фискальная документация по еврейским общинам не учитывает того, что не все евреи жили в худериях — еврейских кварталах. К тому же налогами облагались главы семейств, значит, чтобы представить полную численность общины, надо умножить фискальную численность на пять, шесть или семь. Сами евреи в целях снижения налогового бремени стремились приуменьшить цифры. Из нарративных испанских источников конца XV века иногда неясно, имеется ли в виду вся Испания или только Кастилия, Леон и Андалусия, или только одна Кастилия, а в случае Арагона — только ли Арагон как таковой или вся Корона Арагона. В итоге решить простой пример, вычтя из численности еврейского населения до 1391 года численность оставшегося населения худерий и получив численность крестившихся, невозможно за незнанием исходных цифр. Не говоря уже о том, что крестившиеся иногда возвращались в иудаизм и даже не вернувшиеся продолжали зачастую жить в худериях. Если традиционная историография утверждала, что крестились немногие и те либо вернулись в иудаизм, либо продолжали быть иудеями негласно, живя рядом с евреями, посещая синагогу и проч., то некоторые современные историки полагают, что с 1391 по 1492 год (год изгнания) крестилось подавляющее большинство испанских евреев, некоторые считают, что половина.

Так или иначе, почему обращение в христианство стало статистически заметным вариантом сефардского поведения, запомнившимся более традиционного мученичества? Одна из причин в том, что сефардские авторитетные ученые давали установку скорее на сохранение жизни, чем на самопожертвование. Такие разные мыслители, как аристотельянец Маймонид, живший в мусульманском окружении в XII веке, и его критик антиаристотельянец Ицхак Арама, проживавший в христианской Испании в XV веке, сходились в том, что жизнь — это первоочередная ценность, которую Господь вверил человеку, и не подобает отказываться от нее. «Если сказано, что [в данном случае] следует преступить и не быть убитым, — писал Маймонид в законодательном своде “ Мишне Тора ”, — а человек позволяет убить себя, дабы не преступить, то он виновен в том, что отнял собственную жизнь». А Ицхак Арама в книге «Жертвоприношение Исаака» оспаривал представление о том, что подвиг Авраама — универсальная модель для подражания:

Мы не должны думать, что, если Господь прикажет мне связать сына моего перед Ним, я сделаю это так же, как сделал Авраам. Ведь пророк Михей сказал: «“С чем предстать мне пред Господом, преклониться пред Богом небесным? Предстать ли пред Ним со всесожжениями, с тельцами однолетними? Но можно ли угодить Господу тысячами овнов или несчетными потоками елея? Разве дам Ему первенца моего за преступление мое и плод чрева моего — за грех души моей?” О, человек! Сказано тебе, что добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» [Мих 6:6–8]. Это значит, что Богу желанно не принесение в жертву детей, но лишь покорность и послушание.

Еще одна возможная причина того, что сефарды в 1391 году повели себя не так, как ашкеназы в 1096-м, это трехвековой временной разрыв между двумя кризисными ситуациями. Как показал французский историк Филип Арьес в своем пионерском исследовании «Человек перед лицом смерти», в культуре христианского Запада отношение к смерти и эсхатологические концепции менялись с течением времени, в том числе на протяжении высокого и позднего Средневековья. Так называемая Великая эсхатология (души умерших ждут всеобщего Страшного суда) уступила место Малой эсхатологии (индивидуальный Страшный суд сразу после смерти). Даже критики Арьеса соглашались с его гипотезой об индивидуализации представлений о смерти в позднем Средневековье. Кроме того, в это время, особенно после черной смерти 1348 года, отмечается возрастающая жажда жизни и страх смерти: кладбища выносят за пределы городских стен, многочисленные изображения в жанре dances macabres, «плясок смерти», служат настойчивым memento mori и показывают, что страх смерти, как писал Йохан Хёйзинга в «Осени Средневековья», «пронизывал целую эпоху». Возможно, эти эмоции, захватившие христианское общество, сумели оказать какое-то влияние и на еврейское меньшинство, особенно на сефардов, которые не были жестко изолированы от своих соседей.

Ашкеназы в конце XI века, живя в эпоху христианской «Великой эсхатологии» (а о возможном влиянии на них христианских идей и образов уже шла речь) и будучи сами коллективно ориентированы, руководствовались идеалом всеобщего «прекрасного» мученичества, призванного ускорить избавление, так что готовые погибнуть могли ожидать скорейшего возвращения к жизни в мессианскую эпоху в ходе воскрешения мертвых. Сефарды же столкнулись с массовым насилием в конце XIV века, когда смерть в окружавшей их христианской культуре была индивидуализирована и страшила куда больше. К тому же и сефарды были традиционно индивидуалистами, а не коллективистами, поэтому вполне объяснимо, что они в массе своей не последовали идеалу всеобщего мученичества.

Социология суицида дает нам еще пару объяснений. Как показал Эмиль Дюркгейм в своем «социологическом этюде» о самоубийстве в 1897 году — первом исследовании суицида как социального феномена, — самоубийство чрезвычайно «заразно», множество самоубийств совершаются в подражание другим самоубийствам. Христос погиб за грехи человечества, крестоносцы шли погибать за Христа, ашкеназы могли быть тоже «заражены» этим поветрием, а главное — примерами друг друга, и таким образом несколько актов активного мученичества могли привести к волне суицидов и инфантицидов.

У сефардов не было таких образцов: испанский суннитский ислам гораздо менее склонен к религиозному мученичеству, шахаде , чем шиизм. Испанцы-христиане, нападавшие на евреев в 1391 году, тоже мало походили на крестоносцев (по крайней мере, на идеальных крестоносцев). Отвоевание Пиренейского полуострова у арабов, военная реконкиста, имевшая статус «справедливой (или священной) войны» и приравниваемая к крестовым походам в Святую землю, в основном закончилась еще в середине XIII века (точнее, заморозилась — на полуострове осталось еще одно мусульманское государство — Гранадский султанат, который просуществовал до конца XV века). Участники погромов 1391 года скорее напоминали повстанцев, чем благочестивых и жертвенных milites Christi , «воинов Христовых».