Агостино Паравичини Бальяни - Тело Папы

Возлежание короля отличается от возлежания папы ровно так же, как отличаются друг от друга знаменитое высказывание «Король никогда не умирает» и идея «папа тоже смертен». У короля два тела, у папы – нет [188]. Папа рождается и умирает с апостолами Петром и Павлом.

Последние фазы вступления во владение Латераном подтверждают апостольство избранника и его приближение ко Христу. Он в одиночестве входит в Святую Святых, чтобы почтить реликвии Христа.

Архидьякон и приор базилики ведут его «длинным портиком к иконам апостолов, которые сами приплыли по морю до врат священной базилики святого Лаврентия, называемой Святая Святых». Альбин и Ченчо говорят, что, войдя в одиночестве «в базилику, избранник долго молится перед собственным алтарем». Базельский чин подробнее: в базилике св. Лаврентия «находится алтарь, у которого никто не смеет петь мессу кроме римского понтифика, потому что в нем сокрыты пуповина и крайняя плоть младенца Господа нашего Иисуса Христа и молоко Его Родительницы внутри золотого креста, украшенного драгоценными камнями» [189]. «Описание Латеранской базилики» уже в первой редакции (вскоре после 1073 г.) сообщало, что в одном из «ларцов хранится крест чистейшего золота… внутри которого пуповина и крайняя плоть Христа, крест помазуется бальзамом ежегодно, в день Крестовоздвижения (14 сентября), когда папа и кардиналы отправляются процессией из Святого Лаврентия в базилику Спасителя, называемую Константиновой» [190].

Лет через двадцать после Церемониала Григория X (1272–1273) кардинал Якопо Стефанески, присутствовавший при коронации Бонифация VIII в Риме 23–24 января 1295 года, вспоминал о самоуничижительном значении латеранских тронов: папа взошел на кафедру Петра «взятый из праха, из пыли поднятый» [191]. Во время пребывания папства в Авиньоне латеранские сиденья не использовались, потому что остались в Риме. Это объясняет молчание XIV чина и других текстов XIV века [192]. Агостино Патрици Пикколомини (1484–1492) снова описал латеранский ритуал, но связывает возлежание не с порфирными тронами, а с троном праха [193]. Это ошибка или непонимание обряда? Согласно Иоанну Буркарду, Иннокентий VIII (1484–1492), напротив, возлежал на каждом сиденье: «Папу отвели к вратам капеллы св. Сильвестра, куда поставили порфирные кресла без убранства. Папа сел, точнее почти лег, на правое… Папа поднялся с этого кресла и направился к левому и там тоже возлег» [194]. Это описание следует чинам Альбина и Ченчо, но не дает никакого символического прочтения. Как бы то ни было, возросшее значение коронации, теперь уже закрепившееся, повлекло за собой неизбежный упадок латеранской церемонии и размывание ее символического значения. Это объясняет и решение Льва X (1513) вовсе отказаться от трона в прахе [195].

Мы закончили длинный путь в изучении ритуалов и риторики, связанных с темами физической бренности папы и преходящего характера его власти. Нам нужно обобщить найденное и задаться новыми вопросами.

1. Правильно ли мы поступили, начав с письма Петра Дамиани о «краткости жизни римских понтификов»? Мы думаем, что да.

Этот монах из Фонте Авелланы первым написал о прахе мертвых и о пакле, о самоуничижении и о бренности в письме, обращенном к понтифику. Его рассказ нов, это настоящее открытие телесности папы, понятой во всей ее специфичности. Дамиани указал на важнейшую проблему институционального масштаба: телесность папы свидетельствует о его хрупкости, как физической, так и моральной, но эта телесность, как в жизни, так и в смерти, может быть образцом для всего христианского мира.

2. История доказала его правоту. «Годы Петра» стали константой вплоть до XIX века, о них никогда не забывали. С XI века каждый особо длительный понтификат вынужден был искать оправдание в божественном промысле. Это касается Пасхалия II (1099–1118), Александра III (1159–1181) и даже Пия VI, ушедшего из жизни в 1799 году. То, что антипапа Бенедикт XIII «проправил» дольше св. Петра, оказалось дополнительным поводом для его осуждения. Урбану VIII (1623–1644) предание приписывает утверждение, что «годы Петра» уже не актуальны. В 1871 году, когда Пий IX праздновал двадцать пять лет, впервые в истории папства достигнув этот порог, памятные таблички поместили в нескольких базиликах Города.

3. Удивительно, как быстро тема физической бренности папы и преходящего характера его власти укоренилась в римской литургии и в таких авторитетных текстах, как «Папская книга», всего через несколько десятилетий после письма Петра Дамиани. За несколько десятилетий римское богослужение обогатилось множеством обрядов, нацеленных на самоуничижение. В первой церемониальной книге Римской церкви после Григорианской реформы, XI чине Бенедикта (1143–1145), физическая бренность папы оказывается в центре сразу трех ритуалов: с папирусом, обмоченным в масле, с пеплом и с паклей. Как мы видели, церемонии с пеплом и паклей древнее сочинения Дамиани, но и ритуал с латеранскими креслами с его элементами, подчеркивавшими бренность, возник не позже последних десятилетий XI века. Только папирусные подушки, упомянутые лишь однажды Бенедиктом, невозможно точно датировать в контексте истории папства. Все папские церемониалы XII века уделяют большое внимание самоуничижению понтифика. Ритуализуется вся жизнь папы, от избрания (овладения Латераном) до смерти (папирусные подушки), и эта ритуальность возобновляется ежегодно, во время особо торжественных богослужений – на Рождество, в Пепельную среду и на Пасху, – проходивших в главных римских базиликах: святого Петра, в Латеране и в Санта Мария Маджоре.

4. Такое быстрое распространение ритуалов, на первый взгляд, не слишком льстивших правящему папе, нуждается в объяснении.

Парадоксальным образом, один из ответов кроется в самой сути самоуничижения: оно возникает не для ослабления, а для усиления института. Его риторика и обрядность нужны, чтобы показать «то, что возвышенно», универсализм папской власти, делая акцент на «том, что унижено», на бренности [196]. Не будем забывать, что письмо Дамиани пришло к Александру II сразу после его победы над соперником – епископом Кадало. Автор указывал, что как человек папа должен готовиться к смерти, но как папа он «всеобщий епископ, государь императоров, царь царей», что он «превосходит в чести и достоинстве всякого живущего во плоти».

В этом противоречии между природной бренностью и универсалистским превосходством, как нам кажется, ключ к пониманию того сложного ритуального и риторического дискурса самоуничижения, который мы реконструировали для периода, начавшегося в одиннадцатом столетии.

Неспроста самоуничижение укореняется в римском церемониальном обиходе параллельно с папской же imitatio imperii, масштабно развернувшейся с середины XI века. Ритуализация бренности создала противовес имперскому величию римского понтифика, все больше превращавшегося в «истинного императора». Гробница Сильвестра II теперь возвещала смерть, в то время как папы, один за другим, желали найти последнее пристанище в порфирных саркофагах, как императоры. Здесь оппозицию бренности и власти поддержала даже магия: влага, источаемая гробом и шум костей усопшего папы… В ритуале пакли роль понтифика становится пассивной, что связано с ростом значения коронации: только пассивное участие в ритуале иллюстрирует оппозицию преходящего характера и царственности папского служения. Нетрудно привести и другие примеры. В конце XV века, когда вступление во владение Латераном потеряло символическую силу, ватиканская коронация вобрала в себя образность бренности, прежде ритуально явленную латеранскими тронами: теперь, помимо участия в ритуале пакли, папа должен был посетить погребения усопших предшественников.