Агостино Паравичини Бальяни - Тело Папы

Влияние аббата Клерво не заставило себя ждать. Титул «наместник Христа» вошел в куриальный обиход при Евгении III [208]. Угуччоне Пизанский оправдывал исключительное право папы на этот титул тем, что «только папа может называться наместником Христа, если иметь в виду ту власть, которую Христос дал лишь ему» [209]. В конце XII века Иннокентий III зафиксировал титул Vicarius Christi за римским понтификом и, продолжив метафорические рассуждения Бернарда, еще более метафорично поставил папу рядом с Христом: «именно папа призван лично представлять Христа» [210].

Иннокентий III, видимо, первый, кто высказался о пределах, которые его физическая природа накладывает на папское служение: «Нам не улучшить его человеческое состояние» [211]. Человеческая природа папы представляет, судя по всему, единственное ограничение полноты власти римского понтифика. Естественные границы человеческого существования, по Иннокентию III, оправдывают и рассылку по всему христианскому миру папских легатов [212]. Схожий аргумент понадобился, чтобы объяснить, почему епископы участвуют в полноте власти папы [213].

С Иннокентием III «полнота власти», plenitudo potestatis, стала техническим термином для определения папского верховенства [214]. Параллельно понтифик подкрепил его отсылкой к телесной метафоре папы как главы, caput, Церкви [215]: «Как в человеческом теле только голова обладает полнотой чувств, а остальные члены получают свою долю, так и в теле Церкви другие епископы призваны к попечению, и только Петр – к полноте власти» [216]. В дальнейшем понтифик высказывался еще точнее: «Только Петр призван пользоваться полнотой власти. От него я получил митру для священства и корону – для царствования; меня он поставил наместником Того, на чьем облачении написано: царь царей и государь государей, священник вовек по чину Мелхиседекову » [217]. Основной аргумент – христологическая царственность папы. Сославшись на Петра, папа затем говорит о нем от первого лица. Христос – царь царей и государь государей [218]. Иннокентий IV (1243–1254) тоже будет указывать на царственность Христа, чтобы обосновать преемственность власти, задуманную Богом для управления людьми: «До Ноя Бог правил сам, затем – с помощью служителей, начиная с Ноя, который не был священником, но исполнял его обязанности. Так было со всеми, кто один за другим правили у евреев. Продолжалось это до Христа, по праву рождения царя нашего и Господа. Христос же правит через своего наместника – папу» [219].

Согласно очень древней традиции, все епископы должны были побывать в Риме, чтобы поклониться могилам апостолов Петра и Павла, явиться «к апостольским порогам», ad limina apostolorum. Многовековое сочетание слов limina и apostolorum начало меняться в середине XII века [220]. Эта трансформация совпала по времени со сменой титула «наместник Петра» «наместником Христа».

Грациан говорит об обязанности посещения могил и подчеркивает его религиозное значение, «почитание» [221]. В «Сумме» Руфина (1157–1159) религиозное по сути своей посещение гробниц уже заменено явлением перед папой, во время которого епископы изъявляют почтение ему [222]. Идею Руфина тут же подхватили крупные канонисты. Согласно Стефану из Турне (после 1160), епископы обязаны ежегодно посещать Римскую церковь [223]. Примерно тогда же неизвестный автор «Парижской суммы» настаивает, что епископы из ближних земель каждый год должны бывать в курии для общения, остальные – пореже [224]. Таким образом, апостольские могилы здесь заменяются юридической абстракцией, то есть Римской курией [225]. Еще один решительный шаг сделал Угуччоне, комментируя «Декрет Грациана» около 1190 года. Limina для него включают «и Римскую курию, где бы она ни находилась» [226]. Где бы ни находилась — то есть там, где находится папа. Папа – и есть Римская курия.

Иннокентий III на этот счет, кажется, не высказывался. Однако, рассуждая о Петре, он вписывает функцию папского служения в универсалистских категориях, в том числе, пространственных: «Петр главенствует во всем, как в глубину, так и в ширину, ведь он наместник того, кому принадлежат земля, все ее достояние и все ее обитатели» [227]. Во время его понтификата идентификация персоны папы с Римом уже вышла за рамки узкого круга канонистов. Прибыв в 1207 году в Витербо, город в Лацио, принимавший в тот момент курию, аббат Гильом Андрский воскликнул: «Я приехал в Витербо и нашел здесь Рим» [228]. Несколько десятилетий спустя, Лион, где Иннокентий IV в 1245 году проводит собор, становится «местом собрания верующих со всех концов мира», «новым Римом». Так выразился биограф папы Николо из Кальви [229].

Развивая Угуччоне, Синибальдо Фьески (Иннокентий IV) еще более определенно сводит воедино понятие limina с местом пребывания папы: могилы апостолов – «там, где папа», ubi papa est [230]. Никто до него не заходил так далеко. Несколько лет спустя Остиец создаст максиму, которой суждено было большое будущее: «где папа, там Рим», ubi papa, ibi Roma [231]. Еще преподавая в Париже, в «Золотой сумме» (1253), он рассуждал аналогично, анализируя церемонию вручения паллиев, традиционно проходившую в алтаре базилики святого Петра. Кардинал-дьякон или субдьякон Римской церкви брал паллий «с тела святого Петра», то есть из т. н. «ниши паллиев», и возлагал его на могилу апостола. Так вот, эту церемонию, по мнению канониста, уже не обязательно проводить в Риме, но там, где находится в данный момент понтифик. Тому есть два объяснения. Во-первых, «не там папа, где Рим, а наоборот» [232]. Во-вторых, «не место освящает человека, но человек – место» [233]. Эту мысль выдвинул ранее Грациан, доказывая, что святым делает личная святость, а не должность [234]. В аргументации Остийца грациановская концепция трансформируется в идею, согласно которой не Рим как таковой, а персона – святая – папы должна стать пространственным ориентиром всего института папства. Ubi papa, ibi Roma.

Налицо очевидная способность отразить в абстрактных формулах разнообразные пути развития института и реалии жизни курии: постоянную и, в основном, вынужденную мобильность папства во второй половине XII века, одновременное утверждение курии в качестве административного центра вселенской Церкви, усилившееся церковное единство епископов вокруг главы Церкви, неоспоримый универсализм папства. И главное, абстракция зиждется на том, что персона папы полностью впитала в себя Римскую церковь.

Метафора Остийца пригодилась, когда потребовалось объяснить, почему папство осталось в Авиньоне. Согласно Агостино Трионфо (1270–1328), папе «не нужно конкретное место, ведь он наместник Того, чей престол – небо, а земля – подножие ног» [235]. Алваро Пелайо в 1348 году утверждает, что сама христологическая природа папской власти оправдывает временный разрыв связи с Римом: «Церковь – мистическое тело Христа и единство католиков, она не вмещается в стены города… мистическое тело Христа там, где голова, то есть папа» [236].