Агостино Паравичини Бальяни - Тело Папы

Рассуждая о папе, Аноним предлагает тройное деление. У папы – несколько персон [273]. «Он вмещает в себя и верховного понтифика, и человека, и убийцы или иного грешника, в зависимости от того, каким он сам себя соделал. В качестве понтифика он превыше людей, в качестве человека – равен им, как грешник он ниже всех остальных. Понтифик в нем безгрешен, может отпускать грехи и в этом качестве заслуживает поклонения и почестей, никому другому не подобающих, и никто не должен его судить [274]. Как человек, даже не совершающий грехов, он не может отпускать грехи, и почтения он заслуживает по человечеству своему. Как грешник он грешит, и в этом качестве его не следует ни почитать, ни преклоняться перед ним, а судить нужно ниже, чем человека. Ведь негоже воздавать одинаково апостолу, убийце и развратнику, священству понтифика, преступлению убийцы и блудодейству развратника» [275]. Такая логика столь радикальна, что выглядит скорее литературным упражнением, и она приводит англичанина к вопросу: папа – единственный, кому мы должны в церкви подчиняться? «Кому нам подчиняться? Папе как человеку или как апостолу?» И ответ тоже строится на удивительно ясном различении между физической природой и властной функцией: «мы должны подчиняться не человеку, потому что такое подчинение человеку непозволительно и пришлось бы подчиняться любому человеку». Папе подобает подчинение «как апостолу, то есть посланнику Христа» [276].

В письме константинопольскому патриарху 12 ноября 1199 года папа комментирует одно место у Луки (22:32): «Господь признался, что молился за Петра, сказав со всем жаром: Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя, и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих. Это значит, что наследники его никогда не отклонялись от веры». Канонисты XII века сходились на том, что, молясь о верности Петра, Христос не гарантировал ему непогрешимость правления в Церкви, – ведь и Петр ошибся в отношении иудеев, в чем его и обличил св. Павел (Гал. 2:11) – но скорее, по милости своей, силу веры до конца. Угуччоне и комментаторы «Декрета Грациана» тогда же дали более широкое истолкование слов Христа [277]. Идентифицировав Петра со вселенской Церковью, они сделали вывод, что не его и его наследников вера непогрешима, а вера Церкви: «Слова чтобы не оскудела вера твоя определенно показывают, что кратковременное отпадение лишь укрепило его в вере. Под Петром следует понимать Церковь, в вере Петра – веру вселенской Церкви, которая никогда не ошибается целиком и никогда не ошибется вплоть до судного дня» [278]. В письме патриарху Иннокентий III трактует Луку более буквально, он четче, чем это делалось ранее, связывает смысл молитвы Христа, гарантирующей правоверие вселенской Церкви, с тем фактом, что ни Петр, ни его преемники якобы никогда не уклонялись от католической веры [279].

«Поскольку папа – образ Христов», иронизирует Петр Иоанн Оливи (1295), «иные утверждают, что он несотворен, безмерен, безгрешен, никогда не ошибается и всеведущ, как Христос» [280]. Персону верховного понтифика возвели в гаранты верности вселенской Церкви: «Невозможно, чтобы Бог, дав кому-либо полную власть разрешать сомнения о вере и божественном законе, позволил ему впасть в заблуждение. А раз он не может ошибиться, нам подобает следовать ему, словно правилу, которое не ошибается. И эту власть Бог дал римскому понтифику» [281].

Живой образ Христа, папа соучаствует в обеих его природах – человеческой и божественной. Около 1100 года этой идеей воспользовался Йоркский Аноним, чтобы обосновать двойственную персону короля [282]. Иннокентий III в проповеди на праздник свв. Петра и Павла перенес ее на достоинство Петра [283]. Однако пришлось ждать рубежа XIII–XIV вв., чтобы увидеть, как приобщение папы к двум природам Христа без обиняков обосновало полноту папской власти, то есть духовную и светскую власть наместника Христа. Рассуждая о папской власти, Агостино Трионфо увидел в ней «смешение божественного и человеческого» и утверждает, что «в папе власть двойственна, одна – власть упорядоченная, potestas ordinis, связанная с телом Христа, другая – юрисдикция или управление, potestas iurisdictionis vel administrationis, связанная с мистическим телом Христа» [284]. Трактат «О христианском правлении» Иакова из Витербо (1302) тоже называет папу «наместником Христа, не только как человека, ведь он лишь священник, но и как Бога и человека, ведь он царь, поэтому справедливо называть его наместником Бога» [285]. И в этом вопросе точку поставил в 1332 году Алваро Пелайо: «Как у Христа две природы, так и главный его наместник, каждый папа в отдельности, соучаствует в обеих: в божественной в том, что касается дел духовных, в человеческой – в делах мирских» [286].

За интересующее нас время на папу перенесли целый ряд идей и образов, которые раннесредневековая экклезиология относила к Церкви. В XII веке концепция Церкви как христианского мира держалась на глубоко продуманном символизме тела. Согласно самому раннему представителю такой метафорики, Гонорию Августодунскому, «тело Церкви», corpus Ecclesiae, состоит из семи членов: глаз, волос, зубов, губ, колен, шеи и плеч. Они соответствуют семи чинам избранных, ordines electorum. Семь членов супруги (Церкви), «восхваляет муж (Христос), поскольку они следуют его повелениям» [287]. В трактате о таинствах богослужения Лотарио римский понтифик в литургическом облачении в знак почтения получает поцелуи в семь «частей тела»: губы, грудь, плечи, руки, кисти, колени, ступни [288]. Став папой, автор пошел дальше. В проповеди на день св. Григория Великого фактически вся сложная семеричная символика Гонория перенесена с чинов «избранников» Церкви на папское богослужебное облачение [289].

Иннокентий III продолжил развивать аналогию между фигурой папы (главы) с телом Церкви. Болезнь членов Церкви приходит к папе и поражает его тело: когда заболевает Церковь, сердце понтифика сокрушается [290].

Радикально новым стало его символическое прочтение духовного брака. Традиционно акцент делался на мистическом союзе Христа и Церкви, теперь же – на бракосочетании епископа Рима и Римской церкви [291]. Эту экклезиологическую концепцию воплотила не дошедшая до наших дней мозаика в апсиде базилики св. Петра: в нижнем регистре Иннокентия III изобразили в парадном одеянии, слегка склонившим голову, стоящим напротив Римской церкви в виде молодой девушки [292].

Около 1300 года Эгидий Римский уже уверенно утверждал, что «верховный понтифик, вершащий судьбы церкви, может быть назван Церковью» [293]. Несколько десятилетий спустя, на удивительных рисунках Опичино де Канистриса, клирика при папском дворе в Авиньоне, фигура папы дважды сопровождается надписью, идентифицирующей его с телом Церкви. На одном папа назван «апостольским телом Церкви», у его ног примостилась церковь мирян, вкладывающая десятину «в правую руку мистического Христа» [294]. Фигура папы аналогична Христу на одном из предыдущих рисунков [295]. В другом месте он назван «телом Церкви воинствующей», а фигурка ребенка с нимбом подписана «сын человеческий», то есть Христос [296].