Агостино Паравичини Бальяни - Тело Папы

Неудивительно, что в контексте активных дискуссий о символике очищения появляются предвестники самого высокого идеального образа папы, сформулированного в Средние века: «ангельский папа», papa angelicus. В 1267 году Роджер Бэкон пишет, что за сорок лет до того явилось пророчество, что придет папа, который реформирует Церковь, восстановит союз с греками и обратит татар и сарацинов [402]. Во время затяжной вакансии папского престола 1268–1271 годов стихотворные тексты распространяли надежду, что будущий понтифик будет «святым, отцом бедняков, просвещенным Богом, избранным сосудом, презревшим земные сокровища» [403]. Согласно Салимбене, в 1271 году (когда был избран Григорий Х), другие стихи обещали приход «сорокалетнего человека… святого… ангельской жизни» [404].

13 мая 1250 года, в Лионе, принимавшем курию с 1245 года, кардинал Джованни Гаэтано Орсини как бы спонтанно зачитал в консистории меморандум, незадолго до того переданный трем кардиналам и папе Иннокентию IV (1243–1254) великим английским ученым Робертом Гроссетестом. Этот текст содержит одно из самых серьезных обвинений в адрес куриальной политики, когда-либо звучавших на таком высоком уровне. В какой-то момент аргументация касается личности понтифика: «Восседающие на святом престоле как никто из смертных связаны с личностью Христа . Поэтому важно, чтобы в них деяния Христа блистали особенно ярко, чтобы ничто в них не противоречило делу Христову. Как все должны подчиняться Иисусу Христу, так же они должны подчиняться восседающим на святом престоле – именно потому, что они облачены во Христа и правят по правде. Если один из них – да не будет такого – облачится в одежды родни своей, или собственной плоти , или мира сего, или чего-то еще кроме Христа… тогда подчиняющийся ему открыто отступит от Христа и тела Его, которое есть Церковь, и от того, кто восседает на этом престоле в той мере, в какой он облачен в личность Христа» [405]. «Даже не прибавляющие ничего нечестивого, пастыри, не возвещающие личность Иисуса Христа, в которого они облачены, суть Антихристы» [406].

Папа либо Христос, либо Антихрист. Как «личность Христа» папа – всё, но облекшись в «собственную плоть», он – ничто [407]. Чтобы быть «личностью Христа», папа должен сбросить с себя свою плоть . В этом новшестве – весь исторический смысл меморандума английского епископа. Никогда еще потенциальная дихотомия между «личностью Христа» и «человеческой личностью» не предлагалась для размышления римскому понтифику в столь радикальной форме. Гроссетест обращался не в пустоту, а конкретно к Иннокентию IV, представлявшему папство, наконец, победившее в противостоянии с Фридрихом II и наделенное высочайшим уровнем иерократического самосознания [408].

Согласно Церемониалу Григория X (1272–1273), 2 ноября папа мог служить мессу в черном и фиолетовом, «на свое усмотрение» [409]. XIV чин (1328) уточняет, однако, что в этот день папа не служит упокойных месс, даже ради королей» [410]; папа не надевает черного литургического облачения, но открытую спереди красную мантию и белую митру без жемчужин и позолоты [411]. Патрици Пикколомини (1484–1492) говорит, что в этот день папа не служит, но ходит в красном плаще или в простой ризе того же цвета, а кардинал-целебрант облачен в черное [412].

В конце XV века папа не служит в годовщину смерти своего предшественника [413]. Согласно Анджело Рокке (1545–1620), кардинал Оттавио Паравичини (†1597) отслужил мессу в годовщину усопших кардиналов в отсутствие папы, «который в таких случаях обычно не участвует» [414]. В Пепельную среду, добавляет Патрици Пикколомини, папа не надевает черную одежду, но облачается в фиолетовую епитрахиль и красную ризу [415]. От черного цвета в литургических одеяниях в Страстную среду папы отказались уже при Пьере Амейле (1385–1390) [416]. Авиньонские церемониалы свидетельствуют, что в черном он служил только в Страстную пятницу [417], что логично, потому что в этот день вспоминают смерть Христа. По тем же причинам в Пасхальную октаву, папа, напротив, носил только белое, символ Воскресения [418].

Окончательное закрепление белого и красного в одеянии папы, в конце концов вытеснило черный из богослужебных облачений. Папа представлял личность Христа, вечного первосвященника, и в этом статусе не мог напрямую соприкасаться со смертью. Хроника города Санс рассказывает, как однажды заболел прислужник Гонория III (1216–1227): когда папа увидел его «при смерти…, отпустив ему грехи и подготовив к смерти, он распорядился, чтобы слуги подготовили все необходимое, препоручил его душу Богу и удалился» [419].

В конце XVI века символическое значение цветов одеяний вновь стало предметом анализа в двух текстах, посвященных Сиксту V (1585–1590). Испанский богослов Александр Торквемада в длинном трактате о примате Петра сконцентрировал внимание на лучах «света иерархии Церкви Воинствующей» [420]. Все украшения понтифика – предмет символического истолкования. Луч XXI посвящен «белым и пурпурным облачениям римского предстоятеля» [421]. Аргументация строится по образцу формулы Гильома Дюрана, но с новыми акцентами. Ирод одел Христа в белое в насмешку, поэтому «Церковь приняла абсолютно правильное решение, что и предстоятель ее должен носить одеяние того же цвета, в котором Спаситель подвергся насмешкам и издевательствам. И впрямь, только этот цвет, чистый и незамутненный, символизирует чистоту, безгрешность и цельность». «Как глава Римской церкви папа должен поддерживать католическую веру светящейся цельностью и поэтому ему в особенности подобает белое облачение» [422]. Папа «снаружи красный», потому что представляет личность «Того, кто в вечном своем милосердии отдал жизнь и обагрил свое телесное одеяние ». Поскольку «понтифик представляет Агнца Христова, всесмиренного и послушного, его красное одеяние покрыто паллием, белизна его символизирует чистоту души, невинность и безгрешность жизни, которые должны украшать его» [423]. Бело-красное одеяние, «внешний облик тела , который пифагорейцы называют явлением , означает, что понтифик должен на весь христианский мир блистать светлыми одеяниями чистоты и милосердия» [424]. В контексте Контр-реформы личность и служение папы полностью поглощены идеей очищения, непременного условия максимального универсалистского «предъявления тела», corporis apparentia. Явление , epiphania, папы в христианском мире предполагает «светлые одеяния чистоты и милосердия». Эта программа необратима: «Церковь сама решила, что ее предстоятель должен облачаться в ту одежду, в которой пострадал Христос», красное снаружи, белое внутри [425].

Тогда же Анджело Рокка, в будущем папский ризничий (1595–1620), задавался вопросом, может ли папа одеваться в зеленое. Он отвечает утвердительно, и аргументация его касается телесности: зеленый цвет изумруда «символизирует девственность, потому что изумруд раскалывается сам собой, если его наденет прелюбодей» [426]. Поэтому папа должен надевать зеленое литургическое одеяние, в знак упования. Затем разговор заходит и о красно-белом одеянии папы. Наш автор согласен с Дюраном, что папа носит только белое и красное, ведь он «замещает Того, чья невеста поет: Возлюбленный мой бел и румян» (Песн. 5:10). Белый говорит о божественном, вечном свете. Папа носит белое, потому что представляет «первосвященника нашего Господа Христа», иными словами – «неизменную божественную природу». Этому новому сближению папы с божественной природой Христа вторит символизм чистоты в трактовке белизны. Именно белый цвет очищает «плоть и душу» папы. Потому-то папа носит белое всегда , «дома и на публике все сутаны (subtanee) папы должны быть только белыми, чистейше белым должен быть и льняной роккетто», «исподнее у папы тоже всегда белое и не должно менять цвета» [427].