Сергей Нечаев - Серый кардинал Наполеона. Жан-Жак-Режи де Камбасерес

Я объяснила это Жюно, и он искренне поздравил меня, обещая помогать, если что-нибудь остановит меня в моих изысканиях. Я приняла его предложение и уже со второго месяца после свадьбы составила свое окружение в этом свете, где внешне было мне так скучно, а на самом деле так весело. Тогда в Париже было немного открытых домов: только министры и высшие чиновники пользовались этим преимуществом, и принимали они только в известные дни, вроде того самого квинтили [пятый день декабря. — Авт.] в Тюильри. Я же собиралась начать реформу, если можно употребить здесь это слово, которое я назвала первому консулу, когда он говорил мне, что ему хотелось бы видеть в парижском обществе большее сближение с высшими лицами правительства.

— Очень хорошо, сделайте это, и вы будете душка, — сказал мне Бонапарт. — Успех непременно наградит вашу попытку: вы знаете, как поддерживать гостиную. Покажите Камбасересу, что для этого недостаточно только дать вкусно поесть.

Консул Камбасерес избрал для приема два дня: вторник и субботу. У третьего консула тоже имелись два дня, не помню какие. Открытый дом Камбасереса сделал много шуму и долго пользовался славой, честно заслужен ной в первые шесть месяцев IX [1800 — Авт. ] года. В то время не было ничего похожего на этот дом; вскоре, однако, Камбасересу не только стали подражать, но и превзошли его.

Приглашение к обеду получали обыкновенно через день после того, как делали ему визит. Но должно сказать несколько слов о том, как устроен был его дом.

У него жили двое секретарей, Лаволле и Монвель. Шатонёф и д’Эгрефёй не имели никогда никаких должностей, но по собственной воле исполняли обязанности его камергеров, и как только слуга докладывал о приезде дамы, один из этих господ бежал к дверям подать ей руку».

Прервем на время рассказ Лоры д’Абрантес и поясним: Оливье Лаволле и Ноэль-Бартелеми Буте де Монвель — это были ближайшие сотрудники Камбасереса еще со времени его работы в министерстве юстиции. В годы Империи они были его ближайшими советниками. А упомянутые Шатонёф и маркиз д’Эгрефёй, как и Камбасерес, были уроженцами Эро. При этом последний, наряду с Филиппом-Шарлем Паве де Вильвьейем и Жан-Жаком Дювидалем де Монферрье, был, наверное, лучшим другом Камбасереса. Плюс все эти люди были ближайшими сотрудниками Камбасереса по масонской ложе «Великий Восток Франции».

Далее Лора д’Абрантес пишет:

«Я была очень дружна с консулом Камбасересом и сохранила эту дружбу, когда он сделался архиканцлером Империи; дружбу эту не уничтожили отсутствие и удаление: он обнаружил ее во мне и по возвращении своем из Голландии. Но я не могу не сказать, что в доме его присутствовала какая-то могущественная усыпительная сила, вызванная атмосферой скуки, потому что едва вы всходили на крыльцо дома, как скука уже охватывала вас. Между тем нельзя было и представить больше вежливости, больше предупредительности ко всем, кто приезжал к нему. Предупредительность эта, как всегда случается, заметна была даже в швейцаре, который улыбался лошадиным мордам, потому что господин его был вежлив и мил с гостями. Больше всех именно мне следует говорить об этой общей в доме второго консула приветливости, пото му что никому не оказывали ее так настойчиво, как мне. Лишь только я приезжала, д’Эгрефёй брал меня за руку и вел к консулу, который выступал шага на три вперед. После первых учтивостей он находил для меня самое теплое место зимой, самое прохладное летом и самое почетное во все времена года.

Толпы судей, советников, секретарей и всевозможных чиновников почли бы себя достойными виселицы гораздо более своих подсудимых, если бы пропустили в субботу или вторник визит ко второму консулу: они как будто пред видели уже, что он станет архиканцлером. Надо сказать, что Камбасерес, искуснейший юрист Франции, еще с незапамятных пор общался с законниками, судьями, Сенатом и Законодательным корпусом. К нему как к консулу приезжали и министры, но таковых было мало.

Третий консул имел в своем ведении финансовую область и — отчасти — административную.

Сколько оригинальных лиц прошло передо мною в обоих этих домах! Сколько случалось со мной неожиданностей и ошибок! Иногда я слышала имя, знаменитое в летописях революции, рассматривала человека и обнаруживала, к своему разочарованию, лишь отталкивающую наружность. Часто я в продолжение всего обеда сидела подле одного и того же человека, разговаривала со своим соседом, слушала его и немела от удивления, находя совершенную пустоту, решительное ничтожество в представлениях о самых обыкновенных предметах. Это изумляло меня.

— Верно, я ошибаюсь, — сказала я однажды Камбасересу, выслушав за полчаса больше глупостей, нежели может их сказать человек.

— Нисколько, — отвечал он, — этот человек приобрел себе известность случайно. Он просто находился в нужном месте и по какому-то инстинкту ухватил удачу за волосы. Но теперь он не годится больше ни на что, кроме как служить писарем в каком-нибудь суде. Между тем требования у него изрядные: он хочет стать префектом!

— Но, — удивилась я, внимательно поглядев на этого человека, — ведь он враг консульского правительства! Он глуп, и у него злой вид; это характер поистине нестерпимый.

Камбасерес взял свой лорнет (он не видел ничего в четырех шагах) и, посмотрев на моего нового знакомого, засмеялся.

— Вы правы, — сказал он.

Через два года фамилию этого человека обнаружили в заговоре Жоржа.

У Камбасереса за столом бывало не больше двадцати пяти человек, и в их числе мало женщин, никогда не больше двух. Тогда у него работал очень хороший повар, и обеды получались прекрасные. Кушанья разносили слуги и метрдотель. Такой способ угощения казался великим нововведением, признаюсь, он нравился мне. Перед Камбасересом обыкновенно ставили огромный паштет с трюфелями из жирных печенок или молок карпа, и тогда он проявлял по отношению к гостям особую вежливость, сам раздавая всем это блюдо.

Иногда он также угощал блюдом из редкой дичи. Помню, однажды он указал мне на куропаток и рябчиков, присланных ему Жозефом Бонапартом вместе с корсиканскими дроздами. Этих следовало есть тотчас вслед за пер выми. Когда метрдотель поставил перед Камбасересом блюдо, он положил дроздов мне и соседке своей с левой стороны; потом взял одну птичку и, услаждая чувства свои нежным ароматом, сказал:

— Д’Эгрефёй! Посылаю вам дрозда. Слышите, дрозда.

— Благодарю, гражданин консул, сейчас.

Д’Эгрефёй работал в это время над огромным индюком с трюфелями и убирал спинку его, эту любимую часть всех обжор.

При слове «сейчас» Камбасерес чуть не уронил вилку с дроздом и поглядел на д’Эгрефёя сердито.