Владимир Бутенко - Честь дороже славы

Леонтий Ремезов с полувзводом казаков возвращался с охоты. Кроя предзакатное небо бронзой, поджимал мороз. Озябшие, но всё еще в озорном запале, донцы обсуждали гульбу, подтрунивали друг над другом. Как-никак, а добыли полдюжины русаков. Завидев конников, навстречу помчался от станичного палисада мальчуган. Тулуп со взрослого плеча, нахлобученный на глаза треух и огромные валенки мешали ему бежать. Длинные рукава болтались туда-сюда, точно на пугале. Но сорванец, выскочив на середину дороги, замер столбиком.

– Дядьку, ради бозиньки дайтэ мэни хлибця або сухарыкив! Дуже исты хочу! – громко завел он срывающимся голоском, глядя из-под потертой шапки на едущего впереди Леонтия.

– Геть с дороги, балахманный [27] Балахманный ( донск .) – безрассудный, отчаянный. ! – гаркнул кто-то из казаков. – Стопчем!

Казачонок выпростал из рукава правую руку и – ни с места. Видно, голод осилил все страхи. Казаки поневоле стали осаживать дончаков, взметая снежную пыль. Леонтий придержал Айдана, ощутив подкатившую к сердцу жалость к этому кареглазому хлопчику, напомнившему сына. Похоже, неспроста у дороги христарадничает. Пока Леонтий отвязывал притороченного к седлу зайца, Фирс Колосков, первый во взводе песельник и балагур, не преминул позубоскалить:

– А ну, гутарь: ты чейный? Папкин али мамкин? – нарочито строго расспрашивал он. – А по имени?

– Парфён.

– Здорово дневал! Так это ты, Парфён, сорвал паслён? Съел молчком и стал сморчком?

Мальчишка, от растерянности не найдя слов, отрицательно мотнул головой.

– Эгей! Сухарей просишь, а у самого ни языка, ни зубов.

Желая разубедить бородатого дядьку, пострел широко открыл рот и показал щербатый ряд верхних зубов. Казаки засмеялись. А Леонтий бросил ему под ноги русака и дружески сказал:

– Забирай – и бегом к мамке!

Парфен жалобно возразил:

– Я с дидом… А нэнька ще у том роки вмэрла…

И, подхватив увесистую тушку, взрывая валенками снежную целину, пустился восвояси. Донцы тронули лошадей. Надеясь поохотиться на окраине леса, они не стали подниматься к воротам крепости, расположенной в двухстах саженях от станицы, а двинулись прямо. Проторенная между деревьями тропа вывела их к южной фронтальной стене, где находились главные ворота. Тут и догнал их санный караван. Гиканье всадников и перебор копыт по стылой дороге заставил донцов посторониться. В крепость направлялся, без сомнения, скорым поспешением некий высокий чин. Но разглядеть, кто он и какого звания, было невозможно: трое крытых саней-разлетаек вслед за смешанным полуэскадроном промчался вихрем. Замыкал эту оказию усиленный взвод казаков. Среди них Леонтий неожиданно узнал Касьяна Нартова и окликнул его:

– Здорово дневал, черкасня!

Станичный приятель, в тулупе и лохматой бараньей шапке, приостанавливая свою заиндевевшую лошадь, затеплил растерянную улыбку.

– Спаси Христе! Жив-здоров?

– Зимуем. А ты давно с Дону? Про моих не слыхал?

Касьян, видимо, таивший обиду на тетку Устинью, что не приняла его сватов, присмотрев дочери жениха богатого, ответил скупо:

– Не довелось. Я тута с полком с той Троицы. Вот зараз посланца царицы охраняем, генерал-поручика. Передадим вам и – восвояси. Чудной дедок! Через вал с офицерами лазил… Должно, и ваших не пожалеет! – усмехнулся приятель и, напрягая голос, торопливо пригласил: – Будет резон, наезжай в Александровскую!

Он хотел еще что-то добавить, но гнедая пустилась вскачь, и ему поневоле пришлось отвернуться, взять стремена.

Леонтий застал сотню в походном сборе. Есаул Тузлов, чернобородый, могутный казачина, в войлочном азяме, перехваченном красным кушаком, криками поторапливая казаков, седлающих лошадей, наблюдал за построением колонны. Увидев подоспевших гулебщиков, он отчитал их за долгое отсутствие, а Леонтию, который подумал, что сотня выступает, приказал проверить у подчиненных оружие и обеспеченность боеприпасами. С этим всё было исправно, но обмундирование для зимы не годилось. Казаки были одеты кто во что попало, далеко не все имели рукавицы. На морозе ладони деревенели. Удила и кольца сбруи болезненно прилипали к коже – и стоило усилий, чтобы в этот час справиться с привычным делом. Да и дончаки, почуяв дорогу, на морозе переступали ногами и приплясывали. Леонтий, с каждой минутой коченея все сильней, ощущал, как мученически дрожал его верный конь.

Уже стало смеркаться, когда к колонне примчались верхом на лошадях, оторвавшись от свиты адъютантов, полковник Шульц, командир драгунского полка и маленький господин в треуголке и волчьей шубейке. Это был, как догадался Леонтий, посланник царицы. Но простые валенки на ногах и суконные штаны придавали высокому чину вид отнюдь не военный, да и лицом, узким и востроносым, он напоминал, пожалуй, лекаря. Однако при его приближении есаул Тузлов, гроза черкесов, почему-то беспокойно заерзал в седле.

– Здорово, донцы-удальцы! – энергичной скороговоркой обратился приезжий чин. – Господь бог в помощь! Я – Суворов.

Сотня дружно и бодро, как требовал устав, пожелала здравия его превосходительству. Меж тем этот бойкий человечек пустил длинногривую калмыцкую лошадку вдоль колонны, оставив позади себя сопровождающих. Леонтий издали поймал взгляд генерала – цепкий и прохватывающий – и невольно подобрался. По свободной посадке и по тому, как чутко подчинялась вороная рукам этого молодцеватого старичка, угадывался в нем лихой кавалерист. Суворов осадил лошадь метрах в пяти, напротив Мирона Бузликина, одного из казаков, вернувшихся с охоты.

– Гляжу, к седлу «косого» приладил. Сам добывал?

– Всей ватагой, ваше превосходительство.

– Зело похвально. Кто командир?

– Я! Сотник Ремезов! – отчеканил Леонтий.

– Пример для иных. Пнем сидеть – мхом обрастешь. Бездействие – смерть. А полевая забава глазомер вострит.

Полководец, чуть закинув голову набок, помчался дальше. Леонтий не сводил с него глаз, вспомнив рассказ отца о прусской войне, о храбром подполковнике Суворове, водившем казаков по вражеским тылам. Однажды с казачьей сотней они взяли прусский пикет, а поспешивший на выручку отряд вражеских гусар погнали вспять, преследуя до самой ставки короля Фридриха…

Между тем, объехав колонну, генерал-поручик круто развернул коня. За ним последовали Шульц и Тузлов. Суворов остановился во фронт колонне.

– Братцы-казаки! – звонким тенорком обратился он. – Послан я государыней проверить линию. На Кубани тихо, и край ваш не в огне. Да любого врага злей – Мороз Красный Нос. С умом – и он не страшен. Тулупы рядом рыщут. Знаю, бедны вы хлебом и фуражом. Обозы из Астрахани поспешают. Провиантмейстер депешу прислал, – Суворов помолчал и оживился. – Много знаком я с вашим братом. Пруссаков вместе били! Храбрости у донцов – на миллион, а дисциплины – на алтын. Это хищникам козырь! Сила богатыря – неустрашимость, быстрота и натиск. Покамест пуля летит, штык-молодец ужо ударит. И пика – его верная подруга! От своеволия вред товарищам и войску. Узда – у командира. Мощь воинства не во многом числе оного, но от содержания его в порядке и в научении. Коль крепок телом – и дух здоров, сердце в отваге. Мирное время приуготовлению к войне отпущено. О том и во сне помни. Не уставайте молиться… Да хранит Господь святую Русь и вас, удальцы. Ура!