Владимир Бутенко - Честь дороже славы

Вдоль колонны прокатилось троекратное «ура», а Суворов пустил свою лошадь под горку, туда, где у казармы в каре были также построены драгуны.

Поздним вечером Леонтия вызвали в комендантский штаб. Полковник Шульц (видимо, по согласованию с есаулом) приказал ему с казачьим взводом поступить в подчинение ротмистра Рубина, командира охраны Суворова.

Ротмистр, на везенье, также оказался в штабе. В мундире тонкого синего сукна, в отливающем золотым шитьем доломане, ладно сложенный, он выглядел бы щеголем, если б не меховые сапоги на ногах и красный теплый кушак, завязанный на поясе. Черноволосый, с кудлатыми бакенбардами, гусар при первом знакомстве оставлял не совсем приятное впечатление: недоверчиво таращил глаза, говорил резко и в нос. Но, перебросившись с Леонтием двумя-тремя фразами, смягчился, стал держаться запанибрата. А выведав, что сотник участвовал в калалинской виктории и ранен в стычке с хищниками, предложил перейти на «ты».

– Холодина дьявольская! Черт бы побрал эту зимушку! От Астрахани скачем. Одна услада – кони лихие. И Суворов с нами. В сутки боле полусотни верст отмахиваем. Спина – колом. И ты, братец, уж не подведи! У каждого казака запасная лошадь должна быть сноровистой. А овса, сколько есть, весь берите!

– Когда выступаем? – осведомился Леонтий.

– Об этом ведомо, сударь, только Богу. Их превосходительство, генерал-поручик, – личность оригинальная, решает в минуту. Завтра сюда на аудиенцию прибудет некий мурза или ногайский султан. Сам черт их не разберет!

Еще лет тридцать назад, когда юный Суворов поступил в Семеновский полк мушкетером, императорская армия представляла собой скопище разрозненных и разномастных формирований. Российское правительство охотно брало на службу иностранцев, в большинстве – немцев. Среди этих людей современники узнавали «камердинеров, купцов, учителей, переодетых российским штабом офицерами». В каждом полку царило самоуправство командира. Русский солдат ничего не значил, от него требовалось только автоматическое выполнение приказов. Более того, по воле тех же офицеров-самозванцев нормой армейского порядка были признаны муштра и издевательство. Генерал от инфантерии Хрущев с горечью сетовал, что «уборка волос и щегольское одеяние первым предметом поставлялось. Узкая одежда и принужденные фигуры изнуряли. Чтобы на марше не гнуть колена, подвязывали лубки и, словом, так одевали, что ежели положить человека наземь, то никаким образом сам собою, без помощи другого встать не может. А в некоторых полках был сделан такой станок, в котором, чтобы прям был солдат, на несколько часов поставя, винтом завинчивали; когда на караул должно идти роте, то за сутки начнут убирать волосы, и, убравши, люди не могут спать иначе как сидя». А вот указание в уставе о конной экзерциции: «Каждому кирасиру и карабинеру надлежит как возможно стараться усы отращивать, которые б всегда в строях и караулах вверх подчесаны были; у кого же по молодым летам натуральных усов еще нет или от природы пустобород, то употреблять таким образом накладные».

Сверх всего, об истинной службе не ведали сами офицеры. Большинство из них были необразованны. С подчиненными обращались жестоко. Исправным командиром считался лишь тот, кто наказывал служивых. Палка была в таком употреблении, что, по словам современников, не проходило часа, чтобы не учинялись экзекуции. Невероятно, но многие офицеры не только не знали устава, азов строевой службы, но и были безграмотны. За них подписывались адъютанты!

В отличие от гвардии, где служили знать и дворяне, в армии офицеры влачили постоянную бедность. Екатерина Великая первой обратила внимание на их положение. Создав Военную коллегию (в нее был включен и отец Суворова, Василий Иванович, бригадир), она направила туда строгое послание: «Слышно нам, якобы в полках армейских многие обер-офицеры, не имеющие собственного достатка, а содержащие себя одним только жалованьем, такую претерпевают нужду и бедность, что для вседневной пищи иные рады были бы иметь место в обществе артелей солдатских».

В этом, бесспорно, были повинны полковые командиры, ради своих выгод делающие вычеты из жалованья подчиненных, по существу, превращая их в прислужников. Переводы из одного полка в другой также зависели от командиров. Офицеров бездумно бросали из пехоты в кавалерию, из кавалерии в артиллерию и обратно – для «авантажа и скорейшего произвождения». А те из них, кто имел протекцию, под предлогом командировок распускались по домам, жили в своих имениях. Один из свидетелей запальчиво утверждал: «Офицеры находились в рабстве, полковники – в гордости и славолюбии, а все вместе – в совершенном невежестве и в незнании существа службы».

В такой императорской армии начинал службу Александр Васильевич Суворов.

Он жил в казармах вместе с солдатами, из одного котла черпал с ними кашу, вел беседы у бивачных костров. Сын офицера, один из самых начитанных и образованных людей своего века, он рано понял, что изучение солдатского быта и понятий простолюдинов, их душ дает бесценные знания. Именно от них взял Александр Васильевич манеру говорить кратко и сжато. Юный рядовой, затем капрал исподволь убеждался, что познание духовного начала роты есть основа для военачальника, мечтающего прославить свое имя.

В двадцать четыре года став поручиком, Суворов отправился в пехотный полк. Вскоре началась Семилетняя война, и его назначили комендантом города. В чине подполковника перевели дивизионным дежурным к генерал-аншефу Фермору.

С огромным запасом сил и знаний, приобретенных из книг мастеров военной науки, прибыл Суворов в действующую армию. И что же нашел там? Апатию, неустройство и хаос. Во главе армии в значительной мере стояли бездари, а лучшие генералы оставались в тени. В главной квартире царил беспорядок, мало кто разбирался в картах, сведений о неприятеле вообще не было. Командиры полков действовали, как вздумается. Находившиеся на боевых позициях, многие солдаты отвлекались для сбора продовольствия, ухода за скотом, молотьбы хлеба, а в лагерях оставалась горстка служивых. Не хватало амуниции, обуви, одежды. Катастрофически не доставало оружия! В это трудно поверить, но нередко один полк совершал грабежи у другого, присваивая имущество и лошадей. При этом инспектора, контролирующие состояние армии, введенные еще инструкцией Петра Великого, бездействовали. Более всего поразило Суворова, что в императорской армии дисциплина была расшатана настолько, что ни о какой боеготовности и думать не пристало. Победы русских войск оплачивались жертвами бесстрашных солдат, детей родного Отечества…

Семилетняя война позволила раскрыть военный дар. Там, при штабе Фермора, и явил Суворов первые подвиги, свой особый стиль командования. Прежде всего это скорость маневрирования, гибкая тактика ведения боя или целого сражения, умение сконцентрировать удар в определенном месте, разведка, жесткая дисциплина. Начиная с Кунерсдорфского сражения, в котором он возглавлял штаб, с командования кавалерийскими и казачьими полками в Силезии, где совершал рейды с казаками по тылам неприятеля, подполковник обнаружил такую отвагу, смекалку и умелость, что обратил на себя внимание командующего Бутурлина. Нечто новое входило в устоявшийся порядок русской армии. Представляя к награде героя, он писал императрице, что «Суворов себя перед прочими гораздо отличил». А отцу его, генералу, не преминул добавить, что сын «у всех командиров особливую приобрел любовь и похвалу».