Владимир Бутенко - Честь дороже славы

Екатерининский век вывел его на великий ратный путь. Ветер дул в паруса одержимого и безоглядного военачальника! Служба забросила Суворова в Польшу, где шляхетская конфедерация подленько боролась против короля Станислава и России при поддержке иностранцев. Именно здесь и приступил он к осуществлению своей системы выучки войск, доказал истинность своей «науки побеждать». Виктории над конфедератами следовали одна за другой. Был разгромлен знаменитый французский генерал Дюмурье; с отрядом из девятисот человек Суворов наголову разбил пятитысячный корпус гетмана Огинского. Слава об удивительном вершителе побед докатилась до столицы. Восхищенная императрица произвела его в генералы и наградила орденом Святого Георгия 3-й степени – самой почетной наградой державы.

Неизменный успех сопутствовал Суворову и на турецкой войне. Дважды брал он крепость Туртукай, от обороны города Гирсово перешел в наступление и уничтожил османов, втрое превышающих по численности его силы. Благодаря стремительному броску у Козлуджи его корпус захватил высоту в тылу турецкого лагеря. Это и привело к полному краху войск сераскира Абдул Резака. Тотчас Порта, ее султан, запросили у российской императрицы мира…

Два года назад он получил назначение в Крым, где возглавил расположенные там войска. Благо и семья была неподалеку, в Полтаве. К прежним обязанностям вскоре прибавилось командование Кубанским корпусом. К тому же рескриптом императрицы было поручено управление политическими делами на Кубани. Не в открытых сражениях, а в скоротечных боях приходилось отражать ненавистников России, – крымчаков, закубанцев, отряды ногайцев и черкесов. По большей части не воевать приходилось Суворову, а мирить племена и орды, подносить щедрые подарки и писать ласковые письма отъявленным башибузукам. Политика не была мила его душе, выматывала силы. Жалобы на Суворова сыпались со всех сторон: крымский хан Шагин-Гирей возненавидел его за переселение с полуострова христиан, которые приносили львиную долю от своих налогов, генерал Райзер, своевольный и мстительный, обвинял его в доносах за излишнюю лояльность к магометанам.

Нелады с фельдмаршалом Румянцевым, сварливым и ограниченным воякой, побудили просить о переводе в другое место. Но глава Военной коллегии Турчанинов и Потемкин, всегда покровительствующий Суворову, почему-то медлили…

В пятом часу ночи Леонтий Ремезов вышел из здания офицерской казармы, где жил в одной комнатушке с сотником Куликовым. Необходимо было поднять казаков загодя, чтобы успели подготовиться к утреннему выступлению из крепости. Нещадно давил мороз. Прямо над головой висела тонкая скибка луны, а по краям аспидно-мглистого небосвода переливчато мерцали звездочки. Расчищенной дорогой миновав церквушку и гауптвахту, Леонтий зашагал вдоль комендантского, или шефского, дома. Появившись из-за угла, его остановил караул из трех драгун.

– Стой! Кто идет? – сипло окликнул унтер-офицер в высокой форменной шапке, выступив вперед.

Ремезов представился.

– Не дозволено приближаться к строению ближе тридцати сажен! Тут генерал почивает.

Неожиданно от крыльца, наполовину скрытого за горбиной сугроба, донесся насмешливый возглас:

– Генерал петухов любит! И не спит, а богу ужо помолился, да водой не облился…

И на каменистую площадку стремглав сбежал человечек в напахнутой на плечи шубейке. За ним метнулись рослый гусар и армейский офицер. Озадаченные драгуны и Леонтий замерли.

– Ваше превосходительство, не слишком ли холодно… – осторожно заметил офицер, палками держа коченеющие руки. В лунном освещении Леонтий разглядел профиль этого странного чудака и – обомлел.

– Держи кацавейку! – прикрикнул Суворов, сбрасывая с себя верхнюю одежду и бросая ее на руки адъютанта. На нем осталась одна светлая рубаха. – А вы, соколы, почто рты разинули?! Стать в строй на гимнастику! Ружья наземь! Четвериком – за мной!

Он припустил по дорожке легко, с прискоком, вращая при этом обеими руками. На ходу оглянулся, язвительно бросил:

– Экие увальни! Шагу!

Бежать было неудобно – мешали ножны, пристегнутые к поясу, и сумка с овсом, висевшая за плечом, но Леонтий, опередив драгунов, у соляного склада нагнал генерал-поручика, который замедлил шаг и повернул обратно. Сделав таким образом семь кругов, Суворов приступил к приседаниям. Этого потребовал и от служивых. После прыжков на месте, унимая учащенное дыхание, он окликнул Леонтия:

– Ты – проворник, вот и потри снежком спину, – и мигом стянул с себя рубаху. – Ты кто?

– Сотник Ремезов, ваше превосходительство!

– Так это ты гулебщиков водил?

– Так точно.

– Поглядим, какое почтение генералу окажешь…

Точно пудовые гири повесили Леонтию на руки. Со смешанным чувством озорства (оно, скорее всего, передалось от самого Суворова) и жалости он набрал пригоршню жесткого, как песок, снега и набросил его на костистую, узкую спину этого далеко не молодого мужчины. Суворов крякнул и рассмеялся.

– Наддай! До огня!

Зоркие глаза Леонтия, привыкнув к полумраку, различали выступы позвонков, впадинки между ребрами, шрам на правом боку. Но он черпал снег из сугроба и осыпал, натирал им, точно медный котел, тщедушное тело генерал-поручика. От его задубелой кожи едва заметно поднимался парок…

– Шубу! – потребовал наконец Суворов. И, накинув ее на плечи, быстро зашагал впереди адъютанта и охранников к комендантскому дому. Леонтий, проводив его взглядом, вдруг обнаружил, что ладони приятно горят, точно держал их над костром…

Утром взвод казаков, состоящий в полной боевой готовности, отрядили для встречи необычных гостей. Сотнику Ремезову, знающему ногайскую речь, и штабс-капитану Вострякову было приказано выехать навстречу делегации от касайской орды. Под седым небом мороз сдавал, вились мелкие снежинки. Султанский гонец, предуведомивший о приближении отряда, поскакал по следам своего коня в западную сторону. На окраине леса ожидали его многочисленные всадники. Суворовский адъютант и Леонтий, невдалеке остановив казаков, подъехали к татарам. На плечах воинов были толстые бурки, а родовитая знать выглядела иначе. Дорогие азямы, отороченные мехом куницы, меховые шапки со знаками отличия в виде металлических угольников и диадем, отделанное серебром оружие, породистые кони – всё свидетельствовало о достатке и важности этих направляющихся в крепость персон. Трое, одетые наиболее броско, держались обособленно. Несмотря на теплую приветственную речь порученца Суворова, которую Леонтий перевел не без труда, иноверцы оставались подчеркнуто сдержанны. Старший охранник представил Арслан-Гирея-султана, главу орды. Адъютант уведомил, что Суворов уже в крепости и готов принять его. Эти слова почему-то вызвали у Арслан-Гирея откровенное недовольство. Повременив, этот суровый и горделивый бородач, со смуглой желтизной кожи на лице, тронул своего иноходца, брякающего медными бляшками сбруи, и непреклонно объявил: