Владимир Бутенко - Честь дороже славы

– Со мной поедут братья – Гаджи-Гирей и Мурат-Гирей. Это мое условие! Русский сераскер Суворов знает о них. Еще – мой толмач и десять воинов! Также я привез сюда ваших пленных и пригнал похищенных лошадей.

– Ворота крепости всегда открыты для вас, дражайший султан! – воскликнул Востриков, избегая недоразумений или, пуще того, конфликта, и развернул своего скакуна.

Под охраной казачьего взвода гости пожаловали в крепость. Оставив телохранителей на плацу, султаны, встреченные почетным артикулом дежуривших драгун, прошли в комендантский дом, где находился Суворов. Оттуда веяло запахами жареного мяса и неведомых кушаний. Заботу о касайских воинах принял на себя унтер-офицер комендантской команды, пригласив их в казарму «отведать каши», а скакунам распорядился задать овса. Леонтий, получив указания от штабс-капитана, передал шестерых пленных и девять возвращенных лошадей помощнику коменданта. Пленники одеты были на удивление добротно: теплые бурки, суконные штаны и валеные сапоги. Но вид у всех изможденный, хотя они бодрились и не скрывали слез.

– Как же вас в полон взяли? – сочувственно спросил Леонтий у одного из них – дядьки с густой рыжей бородой.

– От плена, господин хороший, не зарекайся… Мы так же думали, что завсегда отобьемся. А близ Всехсвятского фельдшанца, на кубанской стороне, прошлым летом стерегли табун, а эти аггелы подкрались. И вспопашиться не успели. Думал, смертынька пришла. В голоде и работах содержали… А тут, слышу, выкупают нас у ногаев… – торочил, еле шевеля посиневшими губами, освобожденный из неволи солдат. – Замерзли мы, братец-казак, до костей. Дозволь в казарме погреться…

– Идите, идите по дороге прямо, – указал рукой Леонтий. – И на вас каши хватит!

Касайские вожди пробыли в крепости не более двух часов. Около полудня они вышли в сопровождении суворовских адъютантов и полковника Шульца на крылечко комендантского дома. Толмач в двух руках вынес большой кожаный мешок. Султанам подвели лошадей. Выглядели они довольными и оживленными, говорили, перебивая друг друга, – толмач еле успевал переводить. Штабс-капитан Востряков перед тем, как сесть на лошадь, подал Леонтию знак. В качестве почетного эскорта адъютант и казаки проводили гостей до окраины леса, где у костров коротали время их соплеменники.

И почти сразу же после этого была дана команда к выступлению.

Летучий отряд двинулся по бездорожью в азовскую сторону, к новым строящимся крепостям – Московской и Донской. В последней, ввиду наступившей темноты и метели с сильным встречным ветром, пришлось заночевать. Лошадей укрыли за деревьями, гусарам и казакам отвели место в турлучном сарае. А для Суворова и офицеров были отдельно поставлены две походные палатки. Ротмистр Рубин взялся опекать Леонтия, смущающегося в обществе просвещенных командиров. Отужинав салом и печеной картошкой, заранее заготовленной поварами, офицеры закурили трубки при освещении дрожащих в шандале свечей. Взглянув на сидевшего в сторонке Леонтия, ротмистр Рубин воскликнул:

– Господа! Хотя обстановка и не совсем располагает, хочу представить вам казачьего сотника Ремезова, кровью доказавшего верность нашей державе. Он командует казаками.

Леонтий встал, от смущения зардевшись. Ритуал представления армейской элите ему был непривычен. К пополнившему отряд офицеру повернулись сослуживцы: поручик Благовещенский, штабс-капитан Востряков и майор Михеев.

– Сотник участвовал в деле на Калалы, воевал с черкесами, ранен в бою. Толков и до крайности скромен. Словом, черт возьми, так и хочется пожать ему руку…

– Сегодня я также имел честь познакомиться с Ремезовым, – откликнулся суворовский адъютант. – Вместе встречали и провожали султанов. Надеюсь, в дороге мы сдружимся.

По затянувшемуся молчанию Леонтий догадался, что должен ответствовать.

– И я надеюсь… Рад стараться!

Офицеры снисходительно заулыбались и закивали в знак согласия. Простота сотника, видимо, понравилась им.

Приготовление ко сну заняло времени немало. Ординарцы натаскали в палатку припасенного в здешней крепости сена, сбили в постамент, застелили брезентом и ватными покрывалами. Когда офицеры одетыми улеглись на походном ложе, прикрыли их ватными одеялами. Леонтий приютился с краю, рядом с ротмистром. Угрелись, начали дремать. Но усилившийся ветер, завывания завирухи, даже сквозь брезент овевающий лица снежный холод мешали сну.

Вялый вязался разговор.

– Собственно говоря, с какой целью приезжали султаны? – поинтересовался ротмистр, видимо, адресуя свой вопрос к майору Михееву, присутствовавшему на переговорах в качестве секретаря, или к Вострякову.

Адъютант, переведя дыхание, не без иронии предположил:

– Вероятней всего, явились за мздой. Это тот самый Арслан-Гирей, которого осенью генерал Райзер арестовал и упек в Еникальскую крепость, заподозрив в неверности. Их превосходительство привержен замирению с горцами. Вот и назначил встречу, дабы извиниться за своеволие генерала и вручить презент.

– А я полагаю, что на всех иноверцев в казне денег не хватит! – загорячился ротмистр. – Позвольте, с какой стати русский солдат должен претерпевать нужды и голод, а хищники благоденствовать? Дикие племена покоряются только силе!

– Вражда порождает вражду, – возразил майор. – Мы не раз слышали из уст Суворова, что врага должно пуще оружия поражать человеколюбие. Он – мудрейший политик, притом, что нет на свете ему равных в военном деле. Касайцы и другие орды благоразумно принимают российское подданство, как ранее это сделали осетинцы и ингуши. Суворов дорожит русскими солдатами. И те три тысячи рублей, которые увез Арслан-Гирей, не токмо окупили возвращенных пленников, но и спасут жизни иных екатерининских ратников.

– Не уверен, – проворчал ротмистр, ворочаясь на пружинящей сеном постели. – Жизнь на войне – грош. Кто знает, не крадутся ли сей минутой к нашему биваку те самые касайские татары? Сколько раз уже заверяли в своей дружбе кабардинцы и при первом случае нарушали свое слово. Непросвещенные народы! Хищникам нет веры. Они клянутся и – легко нарушают клятву…

– Не знаете ли, господа, сколько еще до Азовской цитадели? – простодушно спросил поручик, подавляя зевок. – Верст, пожалуй, двести пятьдесят?

– Какая, черт возьми, разница? – вспыхнул, как спичка, ротмистр. – Предполагать, витать в эмпиреях, любезный поручик, – препустое занятие. Вы сравнительно недавно в армейских делах, а мы притерпелись. Все версты, кои впереди, – наши…

Ветер рванул во всю мощь, и на палатку с шумом осыпался с дерева тяжелый пласт снега, гулко скатился вниз. Тревожное ржание лошади на мгновение послышалось в ночи. Также еле внятно донесся окрик караульного, дежурившего у входа.