Владимир Бутенко - Честь дороже славы

Особая сложность задания и непредсказуемость путешествия в чужедальний край, где давно нет ни войны, ни мира и реальна любая опасность, побудили Зодича вести дневник на французском языке. Вот его перевод.

«2 апреля. Третий день мы находимся на пути к Сухум-кале. Небольшой парусник, гонимый ветром, идет вдоль побережья курсом на северо-восток. Судно старое и скверное, паруса ветхие. Дьявол угораздил меня согласиться с предложением Яхи, который, как я убеждаюсь, ни на грош не дорожит ни своей, ни чужой жизнью. Он бесконечно молится Аллаху, что-то подвывает под нос, хлещет воду и дрыхнет. При этом выглядит вполне здоровым и спокойным. Зато для бедного Пьера плаванье оказалось сущим адом. Его беспрестанно тошнит, он то и дело бегает в отхожее место и поминает всех чертей. Бедняга бледен, как мануфактурное полотно. Но при этом чувства юмора по-прежнему не теряет. Расспрашивая о горской стране, он задает заведомо смешные вопросы, на которые я стараюсь в меру моего остроумия давать ответы. Проводник на наш хохот взирает с подозрением: не издеваемся ли над ним? Я попробовал перевести ему шутку, но он не понял ее совершенно.

Попутный ветер раздувает паруса. Море то слегка зыбится, то раскачивает волну. Цвет его постоянно меняется. Вблизи – зеленовато-стального оттенка, а по кромке горизонта – лиловое. Солнце украдкой выглядывает из-за кочующих туч, мрачных и гривастых. Водные валы невысоки – иногда лишь захлестывают корму. Торчать на ней безрадостно – ветер достаточно холоден, временами наносит туманом. Из семи членов команды фелюги только капитан Исса-эфенди, штурман и первый помощник являются подданными Порты, все остальные – иноземцы: два матроса-раба с греческих островов, один грузин и еще серб по имени Милан.

8 апреля. Сухум-кале – старый турецкий порт на кавказском побережье. Множество судов, среди которых и военные, пришвартовалось к длинному каменному причалу. Один французский и два венецианских парусника стояли на якоре. Нас встретил берег солнцем. Абрикосы, черешни и вишни в цвету! В городе благоухает сирень. Мой Пьер чуть не заплакал от счастливого облегчения, когда ступили на земную твердь. Но, увы, нас ожидала незадача. Приятель Яхи, который прежде вел его через перевалы в Черкесию, недавно убит. Среди местных жителей не нашлось охотника сопровождать нас в опасном пути. Я был вынужден воспользоваться подсказкой и отправиться на рынок, расположенный на окраине. Столпотворение напомнило мне крымский базар. Чего только здесь нет! От редких заморских фруктов, овощей, посуды, шелка и муслина до самого изысканного оружия. Богат выбор лошадей. Отдельно расположено торжище людьми. Мужчины-невольники, большей частью молодые, стоят рядами, им не разрешают садиться на землю. Некоторые, как я слышал, говорили по-русски. Все они истощены, с лицами, выражающими печаль и безнадежность. При этом их владельцы постоянно грозно покрикивают на них, требуя улыбаться проходящим покупателям. Отдельно, под навесами из тростника и в открытых шатрах, ждут своей участи узницы. Как бы подчеркивая их рабское положение, женщинам не позволяют закрывать лица. Наоборот, хозяева не жалеют белил и прочих средств, чтобы подчеркнуть внешность своего „живого товара“.

Пьер не сводил жадных глаз с хорошеньких невольниц, пока мы с Яхой ходили вдоль палаток, знакомясь с торговцами. Они знают толк в этом ремесле. По обыкновению, дельцы покупают юных черкешенок у абреков или прямо у родителей, в аулах, а затем привозят сюда и втридорога перепродают в серали по всему Востоку. Один из них, носящий фамилию Паннус Тухманов, крымский армянин, откликнулся на нашу нужду. Оказалось, он в большой чести у главного черкесского князя Дулак-султана, который указан в данной мне инструкции как наиболее воинственно настроенный к России лидер закубанцев. Мы сговорились, что отправимся в дорогу, как только работорговец сбудет с рук своих женщин.

11 апреля. Ночуем на лесной поляне, недалеко от горного перевала. Еще светло, но солнце уже за острыми заснеженными вершинами и становится холодно. Хотя одет я по-зимнему, прошлую ночь так замерз, что ни на минуту не сомкнул глаз. Днем было солнечно, хорошо. Ко мне в попутчики напросился, сбежав от капитана-хозяина, Милан. Серб подружился с Пьером в плаванье, хотя общались и общаются они пока жестами. Этот христианин, рискуя жизнью, во что бы то ни стало решил пробраться к русским, дабы сражаться вместе с ними супротив османов. Разумеется, отговаривать оного мужественного единоверца я не стал…

Чем выше поднимаемся мы в горы, тем становится тяжелей передвигать ноги. Не хватает воздуха. Два вьючных ослика то и дело останавливаются, выбиваясь из сил. Мой слуга проклинает горный климат и погоду, меняющуюся почти ежечасно. То солнышко, то будто бы из-под скал с ветром выплывают тучи, и опускается промозглый туман. А между тем красота здесь сравнима только с панорамой Альп. С заоблачных высот открывается вид Кавказского хребта, величественных скалистых гор. Дух захватывает, когда дорожка прижимается к самой пропасти. Туда, в сумрачную бездну, лучше не смотреть! Завораживает и манит к себе, как ведьма. Мой бургундец, человек равнинный, дрожит от страха, но нарочито держит нос кверху. У французов это в характере – свое малодушие прятать за внешней бравадой.

Оба проводника держатся уверенно и насмешливо. Сторонясь при первой возможности, они постоянно о чем-то шушукаются. Вероятно, ломают голову, как выгодней продать нас, когда окажемся в окружении горцев. Глупцы не знают, что у меня подорожный билет самого Абдул-Резака, турецкого рейс-эфенди. Я запасся им благодаря французскому посланнику. Допускаю, что и защита турецкого правительства не остановит кровожадного абрека. Рассуждать в данном положении бессмысленно. Много раз судьба искушала меня, всё в руках Божьих. Но, по уверениям проводников, у горцев почитается за тяжкий проступок нападение на путешественников или просто путников.

Зябнут руки, мой карандаш затупился, и писать уже темно.

15 апреля. Провидение нас дважды спасло на этом безымянном кавказском перевале! Ничто не предвещало опасности, когда мы, делая короткие переходы и длинные остановки, достигли вершины, пересекли длинный отверделый снежник, спустились саженей на триста и вышли на петлистую тропу, проторенную среди скал. От мысли, что подъем завершен, завершен из последних сил – он теперь позади, – дух вновь обрел бодрость. Мы оживленно разболтались с Пьером. И в этот момент, с нарастающим тяжелым шумом, разбрасывая по сторонам колкую пыль, мимо нас с бешеной скоростью пронеслась снежная лавина. По мере движения вниз она захватывала все больше снежной массы, голыши и валуны, превращаясь в один убийственный поток, всё сметающий на своем пути. Раскатистый грохот далеко отдался эхом в горах! Несколько минут мы как вкопанные простояли на месте. Такое никогда не забывается. Первым Яха пал на колени, уткнул лоб в камень и стал молитвенно бормотать. То же самое сделал и Милан. Когда мы продолжили путь, оба они, пренебрежительно поглядывая друг на друга, стали убеждать меня, что только молитвам, сотворенным ими в пути, мы обязаны чудесному избавлению от гибели. Каждый утверждал, что это был перст Божий! Слушать их наивные речи было забавно. Разве можно установить, чей бог смилостивился? Вполне возможно, что оба, Аллах и Христос, помогли избежать гибели.