Владимир Бутенко - Честь дороже славы

– Знамо дело. На язык ты мастер, – подхватил Арженов Петр, урядник. – А мне дюже по духу песни страдательные, про любовь-разлуку. Вот возвернемся на Дон, к бабочкам своим, заиграем…

– Да скореича бы, сутерпу нету… – вздохнул Бузликин, получивший после разговора с Суворовым прозвище Заячий Малахай. – Как ни ночь, так курень снится.

– По дням исчисляя, на замену нам должон был полк из Черкасска уже выйтить, – рассудил урядник. – Завсегда с конца апреля вызывают с чужбины казаков «на льготу». Господин сотник, не слыхать про это?

– Ордер поступил. Днями сменят нас, – отозвался Леонтий, оглядывая ближнюю степь со склона довольно затяжного увала. – Мирон и ты, Лихолетов! Спуститесь обратно, прикройте тыл обоза. Грибатов, Калеев и Лукин – вперед, в дозор! Быть начеку!

И на самом деле обоз из семи телег далеко отстал. Подъемные лошади, запряженные парами, за долгий день выбились из сил. Зарей тронулись в дорогу, а уже солнце клонилось к закату. Начальник обоза, провиантмейстер Демидов, ехал также верхом, но предпочитал держаться от охраны в стороне, выказывая свое старшинство. Пора было делать дневку, чтобы после отдыха успеть добраться до Алексеевского редута и там заночевать. Леонтий высматривал подходящее место. Его ординарец, Василь Мещеряков, указал рукояткой плетки на ручей, отблескивающий невдалеке от шляха.

– Кажись, от родника бежит. И деревья рядом. В аккурат коней напоить.

Леонтий тронул, разогнал Айдана. Не отставал и ординарец. Саженях в двадцати они увидели на прибрежной луговине серые округлые папахи, странно двигающиеся, точно живые. Приблизившись, уловили слухом неумолчное надсадное шипение и поняли, что это были клубки парующихся гадюк. Даже издали омерзительно было наблюдать, как в узлы вязались десятки змей, шевелясь, сплетались в судорожные кольца, скользили по траве, тускло блестя серой узорчатой чешуей, точно ножны у хищников.

– Фу ты, гадость! – не сдержал своей брезгливости Василь. – Али рубануть их на скаку?

– Нехай, – отмахнулся Леонтий. – Создал Господь всякой твари по паре. Вон, гляди, журавли на болотце. И бабич-птицы [34] Бабич-птица ( донск. ) – пеликан. . Подберут!

– А за ними – конник! – вдруг вскрикнул ординарец. – Черкес, ваше благородие. И он нас заметил, вон как поскакал!

Леонтий пристально следил за удаляющейся фигурой разведчика. Сердце кольнуло недоброе предчувствие.

Вскоре нашлось удобное становище возле озерка из полой воды. Она была настолько прозрачной и тихой, что точь-в-точь отражала небо. Леонтий, наскоро перекусив хлебной лепешкой и куском вяленой баранины, прилег на разостланную бурку. Долила дремота, он с трудом размыкал глаза, следя за казаками, обозниками и лошадьми, пьющими то ли водицу, то ли небесную синеву…

– Почиваете? – услышал Леонтий рядом скрипучий голос и понял, что обращаются к нему. Он повернул голову и встал перед подошедшим к нему высоким и тощим провиантмейстером в застегнутом на все пуговицы драгунском мундире.

– Прапорщик Усков, – представился тот важным голосом. – А вас я знаю. Сотник Ремезов, не так ли?

– Так точно.

– Господин сотник, полагаю, вам известно, что варвары возбудились и на кубанской сторонке, и у нас. Полковник Шульц получил от полковника Фабрициана письмо весьма тревожное. У Мариинской крепости хищники выследили и угнали лошадей. А Бешпагирский редут, под носом у нашей Ставропольской крепости, осаждал крымчак Апакай-мурза со своей шайкой и тоже умыкнул табун. Черти эти кружат поблизости! Извольте, господин Ремезов, построже следить за конвоем. Не песни надо петь, а ворогов стеречь!

– Премного стараемся. Готовы отразить неприятеля, – сухо и отрывисто возразил Леонтий.

Усков огляделся по сторонам и, вероятно, несколько успокоившись, предложил:

– Хотите закурить? Я купил табаку у Иоганна Бефорта. Этот предприимчивый немец, узнав об ордере Потемкина о хлебопашестве, виноградарстве и разведении табака, в прошлом году посадил сие растение подле крепости, вырастил, а теперь открыл лавчонку, получил разрешение коменданта и торгует за милую душу… Жарко. Третью неделю ни дождичка. А пора уж! В самый раз для пшенички…

Сотник слушал внимательно и молчаливо. Усков подержал деревянную табакерку в руках и, не обретя себе напарника, снова убрал ее в глубокий карман штанов.

– Развозим муку по крепостям. Третьего дня отпустили в строящуюся Донскую, а теперь вот в другой конец линии правимся. Туговато с провиантом в этом году. Слава богу, хоперцы отсеялись пшеницей и рожью. Пошлет бог дождя – соберут урожай. Э-хэ-хэ… Я, собственно говоря, хочу обратиться к вам с предложением, – снова официальной интонацией заговорил прапорщик. – Учитывая близость варваров, не соблаговолите ли исключить остановку в малозащищенном Алексеевском редуте, а проследовать напрямую в крепость? Я настаиваю на этом небезосновательно. В противном случае, ежели пятьсот пудов муки достанутся горцам, ответственность за это понесете вы, господин сотник. И потом… Глупо подвергать свою жизнь столь очевидной угрозе!

– Я думаю, вы правы. Неспокойно, – подумав, согласился Леонтий и вскоре поднял казаков.

На закате миновали редут и, приободренные мягкой прохладой майского вечера, решили не останавливаться, а двигаться до пункта назначения. Во влажной темноте, благоухающей цветущим разнотравьем, звонко били перепела. Ласково и безмятежно сияли звезды. Казаки вполголоса балагурили. А у Леонтия на душе было тревожно до тех пор, пока не привела дорога в крепость, таящуюся за земляным валом, на склоне холма.

Нападение черкесов полыхнуло в предрассветный час, когда сонно перекликались в казачьем хуторке, приютившемся ниже крепости, голосистые кочета.

Донцам для ночевки отвели край площади, примыкающей к армейской казарме. Ремезов вскочил на ноги одновременно с казаками при первых выстрелах. Вмиг подпоясавшись и схватив оружие, они бросились к крепостному валу. У наблюдательной вышки, пронзенный стрелой, лежал убитый казак. Медный колокол деревянной церквушки бил набат! С угловой бойницы заполошно, срывая голос, кричал молодой канонир:

– Черкесы конные! Войско агромадное! Краю им не видать…

Комендант, секунд-майор Гартог, прибежал впопыхах, вскарабкался по эстакаде на бастион и приложил к правому глазу подзорную трубу. По обыкновению носящий мундир с исключительной аккуратностью, в эту минуту он успел натянуть только штаны и сапоги, оставшись в белой спальной рубахе. Вглядываясь вдаль, он стоял неподвижно, расставив ноги, точно капитан на качающейся палубе. И хотя еще было сумеречно, его взору и всем, кто находился на валу, открылась приближающаяся орда всадников, стягивающихся к крепости с двух сторон. Гуп [35] Гуп – отряд горцев. насчитывал не менее трехсот воинов. Среди них выделялись верховые стяжники с распущенными родовыми флагами. В первых рядах скакали уорки и уздени, защищенные легкими кольчугами и шлемами. За панцирниками следовали ряды стрелков из лука, которые при необходимости меняли древнее оружие на шашки или кинжалы. В арьергард были сведены воины менее опытные и сильные. По разномастной одежде и воинственным несмолкающим возгласам без труда можно было понять, что это сводное войско, собравшее черкесов, темиргоевцев, абазин, ногайцев. Впереди, дразня своей отвагой караульных и охрану крепости, гарцевали лучники и воины с одними нагайками в руках.