Георгий Любарский - Морфология истории. Сравнительный метод и историческое развитие

Именно такие сильнейшие гетерохронии и являются основой возникновения исторической новизны. Отдельные процессы, составляю щие историю - централизация и децентрализация, объединения в державы и феодальные периоды, впадение в варварство и воспоминания-возрождения - такие процессы, ничего по сути не меняя в истории, сливаются в бесконечную цепь и образуют великие циклы бесконечно повторяющихся событий. Однако сочетания этих процессов уникальны. Наличие крупных пространственно-исторических градиентов делает изменение сочетаний факторов закономерным, образуя ряды связанных форм. История приобретает направленность. Периоды феодальной раздробленности заменяются на Феодализм, традиционные призывы к обновлению культуры предков заменяются на Возрождение. Поскольку развитие каждой страны представляет собой целостность, а культурная, правовая и хозяйственная жизнь каждого региона прошиты множеством связей, то возникшие в результате гетерохроний немыслимые совокупности явлений наполняются смыслом - то есть входят в историю данного общества как более или менее закономерные этапы развития. Осмысленность истории обусловлена будущим и видна только оттуда - как смысл событий нашей сегодняшней жизни проявляется по прошествии времени, хотя сейчас они кажутся случайными. Этот смысл производится нашей жизнью - в конечном счете последний аргумент всякого суждения о смысле восходит к существованию личности: если бы тогда все сложилось иначе, такого-то лица во всей его сложности не существовало бы, это лицо было бы другим, а поскольку лицо представляет собой ценность и смысл, то и прошлое случайное событие оказывается осмысленным. То же и в истории: смысл истории придают существующие в ней исторические лица - народы и культуры (а также личности людей, в истории действующих); и поскольку в результате исторических процессов эти исторические лица живут, возникают, существуют и проявляются, постольку история не бессмысленна.

Градиент отношения государство/экономика накладывается практически на все события Средиземноморской истории, видоизменяя их течение. Так, для всей территории Римской империи был характерен начавшийся за сотни лет до Р.Х. кризис полисного сознания, который привел к разрушению эллинистической городской цивилизации и в конечном счете - гибели империи. Однако на востоке империи государственные связи были сильнее, и Византия устояла, даже лишившись общественной добровольной поддержки в деле управления государством. В результате восток империи был богаче и более устойчивым, защищенным, чем запад, в Византии слабее сказывался общий для эпохи Средних веков упадок образованности. Однако проигрыш Запада в силе вертикальных, государственных связей обернулся к его выгоде. Кризис полисного сознания был результатом одной из стадий возрастания личного сознания людей, роста индивидуальности. В результате особенное развитие в душевной жизни получили импульсы эгоизма и свободы. Недостаточная сила вертикальных, государственных, властных связей на Западе не мешала развиваться связям горизонтальным, корпоративным. Личность оказалась в достаточной мере социализирована, входила в богатые и разнообразные контакты с социумом, поскольку являлась одновременно членом разных корпораций с разным подчинением. В контактах внутри разных иерархий - вассальных отношений, цехов, церковных приходов, сельских общин, семейных общин и т.д. личность развивается и может вычленить собственное свое содержание из многообразия социальных связей.

На Востоке дела сложились иначе. Выстоявшее византийское государство было сильным, вертикальные властные связи задавили в нем проявления корпоративности (почти все, вплоть до церковных). Изолированная личность оказалась один на один с государством (“индивидуализм без свободы” - формула А.П. Каждана), и роста личного самосознания, сопоставимого с таковым на Западе, не отмечалось. Атомизированная личность Востока оказалась изолирована сильной властью от социума, единственным возможным для нее направлением роста был уход вглубь, с опорой на религиозную традицию. Более свободная и сообщительная личность Запада развивалась вширь, разрабатывала свои социальные аспекты. Западный человек учился держать наружную форму, развивались правила поведения в обществе, совместной работы. Восточный человек прорабатывал внутреннюю форму, учился сочетать неправедную мирскую жизнь с глубинами религиозных откровений.

Градиент и полярность в исторической жизни не замечаются, поскольку люди не обращают внимания на сходства явлений. Сходства затемнены различиями; люди думают, что мыслят точно, если останавливаются на первом же различии и утверждают: это нечто отдельное! А то, что объединяет отдельности в группы, не замечается. Так обстоит дело и с тем социальным элементом, который воплощает интеллект общества.

Стало уже общим местом говорить, что русская интеллигенция есть особенное явление, ничего подобного на Западе нет. Однако интеллигенция - это лишь одна из форм, которые принимает в современном социальном мире интеллектуальность. В англо-саксонском мире эта интеллектуальность полагается данной; там к интеллектуалам отнесут и коммерсанта, и художника, и киноартиста, и ученого, и менеджера. В результате произвольного выбора профессии человек англосаксонс кого мира становится интеллектуалом; для этого не требуется никакого особого развития; каждый “с рождения” готов быть интеллектуалом и может им стать; так что можно сказать, что люди Запада рождаются с задатками интеллектуальности - теми задатками, которые для этого необходимы в окружающем их социуме.

В Средней Европе интеллектульность достигается образованием: тот, кто образован - интеллектуал. Здесь типом интеллектуала является ученый; образование, оформление личности приводит к ее интеллектуализации, то есть интеллектуалом нельзя родиться, но этому можно выучиться. В России это иначе: для интеллектуальности мало быть образованным; требуется еще что-то, что-то высшее, нечто большее, чем жизнь. Человек, который в своей жизни руководствуется этим высшим и большим, называется интеллигентом, и это звание уже освобождается от образовательного уровня. Врач, учитель, ученый, артист - не интеллигенты, если нет в них ничего, кроме профессиональных знаний. В России нельзя выучиться быть интеллигентом, как немыслимо им родиться. Интеллигентность становится чем-то вроде религиозного призвания, даром свыше; тот, кто слышит зов, - интеллигент, независимо от уровня образования и общественной полезности.

Поэтому и отношение интеллектуала с обществом столь различно: на крайнем Западе эти интеллектуалы полностью вчленены в жизнь общества, у них нечем этой жизни противоречить и потому они совсем домашние. В Средней Европе происходит социализация, одомашнивание интеллектуала; в процессе воспитания и образования интеллектуал объединяется с обществом, при этом он приобретает пятнистый окрас и хвост крючком. В России же процесс идет иначе: тот, чьи задачи исчерпываются нынешним общественным бытом, кто может спокойно уживаться с “жизнью, как она есть”, - того интеллигентом не назовут. Интеллигент в России находится в оппозиции к обществу и к правительству, он борется с обществом и властью за нечто большее, чем то, что уже существует; он совсем дикий, этот российский интеллигент, и одомашнить его пока не удается. Еще дальше на востоке тот элемент, который в России выступает под именем “интеллигента”, опять видоизменяется, он в еще большей степени становится “не от мира сего” и зовут его там то отшельником, то юродивым, то книжником. Интеллектуальность на Востоке срастается с религией, так же, как на Западе она срастается с техникой. Можно выразиться и иначе: то, что делают интеллектуалы на Западе, в большей мере связано с техникой; то, что они делают в Средней Европе, по большей части связано с наукой, а все то, что делает интеллигенция на Востоке, приобретает черты религии.