Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

На протяжении шестидесяти трех суток восстания Хозенфельд придерживался официальной терминологии, называя повстанцев «бандитами», а молодых женщин, которых пытался спасти, обманутыми и объясняя поддержку гражданского населения принуждением. Теперь немецкое командование наконец признало их бойцами законных вооруженных формирований, заслуживавшими статуса военнопленных, и Хозенфельд чувствовал себя свободным в выражении глубокого восхищения: «Каков бывает национальный дух и в какой поистине спонтанной форме он может выражаться, когда народ вынес пять лет незаслуженных страданий, которые пришлось здесь пережить!» [929] Hosenfeld, ‘Ich versuche jeden zu retten’, 856–857: 5 Oct. 1944.

Штёльтена не в меньшей степени трогала демонстрируемая поляками «несгибаемая национальная гордость», когда те шли в колоннах пленных с чувством заслуженной с полным правом воинской чести – «ибо, и Бог тому свидетель, они воевали лучше нас». Проведя в Варшаве сорок два дня, Штёльтен считал себя очевидцем события, которое «затмевает все театральные эффекты самой великой трагедии». Как и Хозенфельда, его сближала с поляками верность общим ценностям, причем повстанцы отстаивали их с большей готовностью к самопожертвованию. «Мы, – заключил он, переходя к немцам, – пока еще не тот народ, в котором есть воля и национализм, храбрость самопожертвования и сила». Осознание способности побежденной нации оказывать, несмотря на положение, героическое сопротивление впервые заставило его посмотреть на немецкую оккупацию с другой стороны. «Я бы тоже не захотел жить под немецким правлением», – признался Штёльтен. На полях боев в Нормандии он стал свидетелем одоления немецкого «духа» союзническими «машинами», а в этом случае, как признавал молодой танкист, немецкие «машины» сокрушили польский «дух». Убежденный в непременной победе национальной воли и нерушимой веры над сильным в материальном отношении противником, Штёльтен не мог принять очевидный урок. «Есть ли справедливость в истории? – спрашивал он Доротею, временно возвращаясь к мистерии, напрочь отвергнутой несколькими месяцами ранее в Ле-Мане. – Мысли о Боге – не наши мысли» [930] Irrgang, Leutnant der Wehrmacht, 216–221 and 230: Петер Штёльтен к Доротее Эренсбергер, 5 and 6 Oct. and 12 Aug. 1944; 18 Oct. 1944. .

В то время как часть Штёльтена отправили защищать хутора Восточной Пруссии, Вильм Хозенфельд вернулся в центр Варшавы, где старый гарнизонный полк получил приказ превратить фронтовой город в «крепость». Одновременно армия и СС трудились над выполнением воли фюрера стереть Варшаву с лица земли. Все гражданское население подверглось насильственной эвакуации. Главная задача Хозенфельда состояла в роли экскурсовода – он водил по развалинам представителей немецкой и нейтральной прессы. Всякий раз какие-нибудь мелочи вызывали в нем волну переживаний: например, когда он спотыкался о кучу испорченных сценических костюмов или листы музыкальных партитур на руинах театра. Уничтожение и разрушение служило темой его размышлений, и в письмах к Аннеми он спрашивал: «До́ма как-то иначе? Как, интересно, выглядит теперь Ахен [931] Ахен упомянут тут не случайно. Союзники взяли его в то же время, когда немцы обороняли «крепость» Варшаву. ?» [932] Hosenfeld, ‘Ich versuche jeden zu retten’, 862–863: 22 Oct. 1944.

У Хозенфельда возникли трудности с жилым фондом для размещения нового штаба полка и его личного состава. Осматривая здание на проспекте Независимости 17 ноября, Хозенфельд наткнулся на похожего на скелет еврея, искавшего какую-нибудь еду на кухне, и, насладившись Шопеном в его исполнении, помог спрятаться в мансарде. Той ночью, лежа в темноте без сна, Хозенфельд мысленно беседовал с погибшими товарищами. «Чрезвычайно утешают разговоры с ними, – признавался он жене. – Я чувствовал это все как наяву, словно был в той тесной компании… Вот вижу тех, кого люблю дома – тебя и детей. Вижу маленьких спящими, усталых мальчишек, подросшую уже девочку и тебя с встревоженными глазами, смотрящей в ночь и идущей ко мне». На случай, если письмо вскроет цензор, Хозенфельд и намеком не упомянул о спрятанном еврее. Он и раньше прятал евреев на стадионе, где заправлял делами до восстания; новый оказался известным пианистом Владиславом Шпильманом, и на протяжении нескольких ближайших недель Хозенфельд регулярно приносил ему еду, хотя на нижних этажах дома размещались отделы гарнизонного штаба. А между тем уверенность вернулась к Вильму Хозенфельду, и впервые с начала восстания ему стало казаться, будто немцам по силам сдержать Красную армию на Висле [933] Ibid., 849 and 856–873: 20 Sept., 5 Oct. – 17 Nov. 1944; Szpilman, The Pianist, 177–182. .

Ковровые бомбежки Танковой учебной дивизии в районе Сен-Ло 25 июля послужили отправной точкой прорыва американских войск в Нормандию. После трех суток непрерывных боев растянутые и сильно потрепанные немецкие дивизии не выдержали. Как и в Белоруссии, в Нормандии вермахт тоже испытывал нехватку подвижного резерва, который позволил бы ему помешать американцам набрать темп. 30 июля пал Авранш, а на следующий день бронетанковые дивизии американской 3-й армии Паттона захватили мост в Понтобо и устремились в Бретань [934] Weinberg, A World at Arms, 690–693; Beevor, D-Day. .

7 августа американский 8-й корпус приступил к осаде Бреста. С его гаванью и ангарами для подводных лодок город имел большую ценность для немцев, и Ганс Г. очутился среди 40 000 немецких солдат, призванных оборонять важный объект. Боевой дух молодого австрийского бойца парашютно-десантных войск по-прежнему оставался на высоком уровне, как он писал Марии, все так же продававшей билеты в железнодорожной кассе в Михельбойерне: «Теперь томми пытаются прикончить нас бомбами и артиллерией. Но нас это мало волнует, поскольку мы сидим под землей». Еды и выпивки хватало, хотя форсированный марш через Бретань стоил Гансу рюкзака со всеми письмами от Марии, а заодно и бритвенными принадлежностями, не считая полдюжины пар носков и прочих нужных в солдатском быту мелочей. Для него стало огромной радостью получить еще целых восемь писем от любимой в Бресте. Ганс обещал Марии, что их любовь и удача помогут им пройти через все: «Я не позволю моей храбрости поколебаться. Удача не оставляла меня – ты приносила мне удачу. И я знаю, что ты будешь и дальше приносить мне ее». Письмо Ганса ушло из Бреста на борту подводной лодки. Оно стало последним. Брест продержался шесть недель, до 19 сентября. Отбитый у немцев союзниками, город лежал в развалинах [935] UV, SF/NL 75 II, Ганс Г. к Марии Кундера, 16 Aug. 1944; Kuby, Nur noch rauchende Trümmer. .

15 августа на Средиземноморском побережье между Марселем и Тулоном высадилась американская 7-я армия под командованием генерал-майора Александра Патча. Тогда как лучшие немецкие войска сосредоточились на севере, в составе группы армий «Б», юго-западную Францию прикрывали недоукомплектованные и слабо вооруженные дивизии группы армий «Г» Иоганнеса Бласковица. Гитлер тотчас принял предложение Бласковица об отступлении в восточном направлении к Эльзасу-Лотарингии, пока оно возможно; в противном случае немцы рисковали очутиться атакованными с двух сторон Паттоном и Патчем.