Эндрю Петтигри - Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе

Революция протекала очень медленно. Между битвой при Конкорде и Парижским договором продолжалась война длиной в восемь лет (1755-83). Целых двадцать четыре года прошло с момента принятия Гербового Акта до инаугурации первого президента Джорджа Вашингтона. Пылкие юнцы 1760-х состарились прежде чем Соединенные Штаты стали независимой нацией. Напряженные кризисные моменты перемежались с длительными периодами застоя. Переход к открытому восстанию характеризовался постоянными колебаниями: заверениями в верности, мучительными протестами, и подобные настроения гуляли по всему протяженному Атлантическому побережью. Даже когда сражения завершились, всевозможные законодательные и конституционные органы работали с агонизирующей медлительностью.

Мятежные провинции представляли собой весьма своеобразную сферу распространения новостей, так как поселения с очень разными традициями пытались выдумать общее дело, несмотря на разделявшее их расстояние и едва ли схожие характеры. Последовательное чтение газетных выпусков может дать неожиданное ощущение спокойствия, незыблемости общества, которое занимается своими делами, а великие события, происходящие под боком у обывателей, их ничуть не касаются. «Вирджиния Газетт» образца 1775 года была еженедельной четырехстраничной газетой, с текстом, разбитым на три колонки, с приложениями, выпускаемыми по необходимости. Выпуск от 28 апреля открывали новости из Константинополя [856] Virginia Gazette , 9 June 1775. . Парламентские дебаты в Лондоне, состоявшиеся 2 февраля, были представлены длинной речью лорда Чатама в Палате лордов. Объявления, начинавшиеся в средней колонке на второй странице и поглощавшие остаток газеты, включали продажу лошадей для вязки и обращения с просьбами о возврате беглых рабов. Первые новости о битвах при Лексингтоне и Конкорде были включены в выпуск дополнительным полулистом, датированным 24 апреля (через пять дней после события). Зачастую именно объявления давали представление о растущем беспокойстве в обществе, например, объявления о продаже имущества тех, кто покидает колонию. Но жизнь продолжалась. «Вирджиния Газетт», стоявшая «всегда за свободу и общественное благо», продолжала публиковать объявления о беглых слугах и рабах, а также всегда такие привлекательные истории о семейных неурядицах:

«Поскольку моя жена Фрэнсис ведет себя в несвойственной ей манере в последнее время, это предупреждение должно убедить всех не вести никаких дел с ней от моего имени, так как я не собираюсь отвечать за любые ее долги после этого заявления» [857] Richard D. Brown, Knowledge is Power: The Diffusion of Information in Early America, 1700–1865 (New York: Oxford University Press, 1989), p. 128. .

Совершенно закономерно предположить, что благодаря Революции газеты стали относиться сами к себе серьезнее. В густонаселенных портовых городах — там, где публиковались последние известия, — у жителей был доступ через разветвленные семейные сети к огромному количеству свежайших новостей, куда более интересных, чем те, о которых они читали в газетах [858] Clarke, ‘Early American Journalism’, in Amory and Hall, Book in America , p. 361. . Большинство газет до сих пор выходило раз, максимум два, в неделю. Газеты месячной давности из отдаленных частей страны не представляли интереса, а коммерческие заметки, помещенные в объявлениях, были бесполезны для сельских подписчиков. Во время войны устные сообщения, полученные от путешественников, капитанов, вернувшихся с фронта солдат, играли важную роль в информированности простых людей.

Вне зависимости от того, что пресса сделала для Революции, Революция имела особенное влияние на прессу. Ряд газет выходил в удвоенном объеме с 1763-го по 1775 год, а затем вновь к 1790 году. В этом году американские штаты поддержали девяносто девять газет примерно в шестидесяти двух местах. Публикация газет стала одной из важнейших опор американской издательской индустрии [859] Brown, ‘Shifting Freedoms’, p. 375. . В эпоху, когда основные произведения литературы, исторические и ученые труды были в основном зарубежными, было почти необходимо для издателя заиметь газету, чтобы остаться при деле.

В некотором смысле именно экономический интерес, а не патриотизм заставил прессу взывать к объединению нации. Воззвания в том же патриотическом тоне провозглашались во время революционной агитации, продолжались после поражения Британии и во время последующих конституционных дебатов. Пресса была в основной массе федералистской; это тем более интересно, что одним из первых актов Федеральной Конвенции было решение о секретном характере всех дебатов. Целью было оградить делегатов от публичного давления, но получилось так, что газеты лишились постоянного источника информации на время продолжительных дискуссий. Несколькими годами позже французские революционеры примут противоположное решение, поощряя присутствие журналистов на дебатах законодательных органов. Пресса вступила в свои права во время кампании по ратификации, которая была далека от неизбежного завершения. Только когда Вирджиния неохотно встала в строй, предполагаемое большинство антифедералистов в Нью-Йорке сократилось, а новая Конституция могла быть запущена.

Постоянные воззвания прессы к утверждению новой нации не могли пройти незамеченными. Когда Джеймсу Мэдисону доверили подготовку Билля о правах в 1790 году, первой поправкой к Конституции, гарантированной Конгрессом, стало обещание «не издавать законов… ограничивающих свободу слова и печати». Но этой свободе еще предстояло пройти испытание господствующей моралью, социальными условностями и агитационной политикой. На тот момент никакого противоречия между утверждением в Билле о правах в Вирджинии о том, что «свобода печати является одним из оплотов свободы и не может быть ограничена деспотичным правительством», и Актом против разглашения ложных новостей 1792 года, не было. Такое непризнанное напряжение подготовило арену для бурного расцвета враждебной агитационной культуры публичных дебатов, которая стала одновременно благословением и проклятием политики новой нации.

14 июля 1789 года около девятисот горожан собрались вокруг Бастилии, старой парижской тюрьмы, бывшей на тот момент преимущественно арсеналом. Немногое осталось от авторитарной системы lettres de cachet , лишавшей свободы без суда, тем не менее это здание все еще было могущественным символом, и толпа собиралась освободить если не пару оставшихся там узников, то по крайней мере склады с порохом. Утро прошло в нервных переговорах между повстанцами и маркизом де Лонэ, командиром маленького гарнизона. Они ни к чему не привели, завязалась схватка, прогремели выстрелы. Прибытие революционных сил, в том числе солдат, заставило гарнизон сдаться. Лонэ и его солдат вытащили наружу и прикончили. Остальных выпроводили, а толпа тем временем завладела артиллерией [860] Там же; Rolf Reichardt, ‘Prints: Images of the Bastille’, in Robert Darnton and Daniel Roche (eds), Revolution in Print: The Press in France, 1775–1800 (Berkeley, CA: University of California Press, 1989), pp. 235-51. .