Рина Оре - Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

– Всего-то кольцо, деньги, гребень и мыло! – жестко сказала Маргарита. – Зато зеркальце у меня осталось! Я подмогу Ульви, а она мне – она тута уж две восьмиды и всё знает…

Ульви вернулась через триаду часа – всё это время она нещадно торговалась с Марили, с той красивой сиренгкой в желтом платье, которая, как еще узнала Маргарита от своей словоохотливой «тезки», прислуживала за столом герцога и столовалась в общей кухне с Нессой Моллак, Хадебурой и другими работниками высокого положения. Ульви просила тридцать регнов за мыло и гребень, но Марили не соглашалась покупать более чем за десять, хотя только гребень Жоль Ботно заказал у костореза за четырнадцать монет. В конце концов Ульви и Марили сошлись на двенадцати регнах серебром и трех медяках, зато на рынке Ульви смогла сбить цену до тех денег, что они набрали.

«Эта кудрявая Марили та еще щука, – думала Маргарита, – раз ей даже птичник уступит в оборотли́вости. Ульви права – она явно пойдет дальше́е: в покоевые прислужницы, скажем… А может, и замуж за графа какового-нибудь пойдет – будется аристократка».

И такие истории рассказывала тетка Клементина. Случались они, правда, в незапамятные времена, еще при деде Альбальда Бесстрашного.

Около полудня обе Ульви, запыхавшиеся и горячие от солнца Лиисема, показывали в кухне ошеломленной Нессе Моллак корзинку с почти пятью десятками яиц.

– Ты и правда дура, – задумчиво изрекла Несса Моллак в сторону Маргариты. – Даже хужее – ты добрая дура! – покачала она головой и указала на стол в дальнем углу – со столбами тарелок и возле трехногой деревянной лохани. – Ульви чищает посуды. Здесь чищает, затем что слабоумному Иле́ нельзя в общую кухню – первый повар бранится. Иля носит во́ды, но ежели чё – сами беритеся за ведры. Ульви еще трет посуды снизу, в ово́щной. Майрта даст вам кашу – и за дело. И чтоб ни одной глазурной тарелки не побили! Каждая стоит больше́е, чем ваши жалкие жизня! За раз отмачивайте по десятку. Трите их, покедова пальцы скрипеть не почнут. Стеколы должны ослеплять меня звезда́ми, латунные блюдья – златеть, что златое злато, и зеркалять, как зеркальные зеркалы! За работы, Ульви!

Твердый комок овсяной массы получила в сложенные ладони Ульви. Пресная каша показалась Маргарите отвратительной на вкус, цвет и даже запах, так что ее всю с удовольствием слопала Старая Ульви: Новая Ульви лишь выпила воды, но после полуденной жары с беготней на рынок кушать совсем не хотелось, и она не расстроилась.

Затем девушки мыли изумительной красоты расписные тарелки: квадратные, прямоугольные и круглые; начищали металлические приборы, кувшины и блюда. Вечером в наказание за разбитые ранее яйца им снова достался единственный комок каши, тогда как другие работницы получили овощи с мясом, моченые яблоки, хлеба и даже масло. На обед Маргарита уже не стала отказываться от пищи – она отщепила и, кривясь, проглотила несколько безвкусных комочков.

– Прифышнешь, – жевала и говорила с набитым ртом Старая Ульви. – Хаша – энта самест хлепу для прачех и упоршиц. А ешли славно утем раптать, Несса Моллах фхусненьхохо хинет. А шо из рук едываем – энто даж оршо – трелхи тирать не нато. Хохта ты стохо нанатёрывашь, схоко я – фсю шишню утешь радою из рук хушать, лишь бы ништо не шпачхать.

Уже после заката девушки снова мыли и натирали до блеска посуду с позднего обеда герцога. Потом подмели пол и пошли на первый этаж, где их тоже ждала посуда, теперь глиняная, от прислуги высокого положения. Ее не берегли и сразу складывали в большую кадку с водой, но там накопилось с полторы сотни тарелок.

Пока они их вытирали, Ульви рассказала, что аристократы при дворе герцога вовсе не завтракают – за целый день лишь выпивают глоток вина и съедают крошку хлеба, но ближе к вечеру обильно кушают за долгим обедом и около полуночи вновь трапезничают, почему-то называя такой прием пищи «ужин», как полдник в деревне. Хлебная кухня ужин не обслуживала – хлеба, пирожные и пироги готовились заранее, в течение дня, зато в хлебную кухню сносили тарелки, и поутру у посудомойки всегда имелась работа. Еще Ульви рассказала, что в общей, мясной и винной кухнях работают одни «мушины», приходящие в замок из города.

– Они зазнайки! – говорила Ульви, вытирая полотенцем очередную миску. – Николи даж не заглянут в хлебную или ово́щную, а мне фыркают, засим что ниже́е меня никогошеньки в кухнях нетова… И тябя теперя тожа. А тама главно́й – энто важной первый повар, экому знашь, скоко пло́тют за празднишное пиршсво? Николи не поверишь! Два альдриану за пиршсво и златой в будню! А в общую кухню сносют всё, и он энто красивишно ложит на блюдя́х – вот тока за энто ему златой и пло́тют! А всякой бы смогся! Даже управитель Шотно энтому повару не указ, засим что герцог лобзает его крепчае, чем свою жану, – я слыхивала, так сама Несса Моллак как-то сказывала, но ты николи не болтай про герцогу, даж имя его не поминай, а то тябя сразу погонют и еще язык отрежат. А еще двое есть: один толстый, а другой жует всё время, но отощалый. Они зовутся… прядителями обеду. А они токо указывляют, чё и когда несть, да хваляют пред герцогом блюдя́! А здеся, снизу, ово́щная кухня. Здеся стряпают для прислугов три старухи – две помоложе́е и одна вовсе старая. А они еще варют варенья, наливают наливки и марьнуют марьнады. А за энтой дверью, – кивнула Ульви в угол, – кладо́вая и погреб. А я тудова одна боюся ходить – тама крысы… А еще есть погреб в винной кухоне – тама крысов нету, но есть вины в амфурах, экие стоют даж больше́е, чем жизня самой Нессы Моллак. А самая старая из старух ничто не боися и сплят здеся, за занавесою… А две боются и сплют с нами… А здеся тож водются крысы, кошки же гуливают черт-те где… А я ужасти прям как крысов боюся, а ты? Тожа? Тц, жалкое… А хороше́е бы было́, коли бы ты их не боялася – топляла бы их заместу меня…

С тяжелой головой, ошалевшей от перемытой посуды и нескончаемой болтовни Ульви, Маргарита ночью пыталась заснуть на своей половине тюфяка. Она проваливалась в сон, даже несмотря на то, что хрупкая Галли храпела в точности так же, как позапрошлой ночью храпел пьяный Иам. Но уснуть не давала именно Ульви – эта девушка не устала, ведь делала половину своей обычной работы, да ела так, как будто бы была одна. Болтливая и неделикатная, она и сейчас, желая поговорить, тормошила Маргариту. Если бы рядом имелась подушка, то Новая Ульви не выдержала бы и придушила бы ею Старую Ульви. Однако Маргарита заставляла себя терпеть, понимая, что ее нынешняя подруга, какие бы досаждающие недостатки не имела, являлась единственным человеком, от которого она могла ждать помощи в новом для нее мире Доли.

– А как тама, в замушничестве? – шептала Ульви Маргарите в ухо.