Рина Оре - Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

С изобретением белого куренного вина каждому гумору приписали свое вино. Так, черное терпкое вино, густого темно-вишневого цвета, стало сухим и холодным как черная желчь, красное сладковатое вино – горячим и влажным как кровь, желтое вино – холодным и влажным как слизь, белое крепкое куренное вино – горячим и сухим как желчь. Для хорошего самочувствия не употребляли вин своего гумора и противоположного. Маргарите с кровяным гумором и тетке Клементине с ее избытком черной желчи не стоило пить красных и черных вин, а флегматичной Марлене и горячей из-за желчи Беати – желтых и белых. Вина своего и противоположного гумора считались ядом, но и лекарством при разных хворях. Для обряда приобщения делали смесь из всех четырех вин, тем самым превращая их в целебный эликсир. Пиво в богатом виноградной лозой Лиисеме обеспеченные люди не почитали, называли его «хлебом бедных», предпочитая пить летом напиток из вина с водой. В такое вино добавляли мед или сахар, вишни, ломтики яблок или слив, также приправляли его розовым маслом, бросали лепестки фиалок, роз и лилий, а порой мятные травы или жгучие специи. Аристократы при дворе герцога Лиисемского баловали себя поутру ломтем хлеба, пропитанным медовым вином. Черное вино, привозимое из Санделии или Лодвара, стоило баснословно дорого, поэтому нечестные торговцы подкрашивали местное красное вино мальвой, добавляли в него для терпкости горькие соки руты, полыни и пижмы да подделывали печать, – неискушенный горожанин радовался, что сберег сотню регнов, не подозревая, что на самом деле переплатил за амфору раз в десять. В пиво тоже добавляли всевозможные травы и смолы, усиливающие хмельное действие. Пивом в Орензе называли и перебродивший сок: яблочный, грушевый или айвовый, – такое плодовое пиво наливали по празднествам даже детям, им же лечили подагру и желудочные колики.

Пирожные или пироги горожане готовили к торжествам, когда обед затягивался часа на три. Сытная выпечка выносилась на стол с началом трапезы, и ей закусывали между переменами блюд. Десерт предполагал сладкие и легкие яства в завершение обеда, не приторные, а скорее кисловатые: фрукты, желе, конфеты, драже или леденцы. Здесь стоит упомянуть о том, что меридейцы любили обобщать предметы, исходя из насущных потребностей. К примеру, плоды или ягоды, дарующие в сыром виде наслаждение устам, выделяли как фрукты, но всю годную в пищу растительность всё равно звали овощами, причем молодой зеленый горошек был фруктом, а вызревший – овощем.

Культура предписывала потреблять яства так, чтобы не запачкать рук, однако салфетка должна была лежать возле каждого гостя – «в противном случае хозяевам не стоило гневаться, если об их скатерть вытирали руки». В семейном кругу часто трапезничали без скатерти на столе, но к приходу гостей, в знак уважения, столы надлежало убрать полотном. Три скатерти, и не менее, должны были быть у образцовой хозяйки: первая скатерть – из цветного сукна или шелка, какой покрывался стол до трапезы; вторая – белая – для будничных обедов, третья – из ценной ткани с вышивкой – для торжеств. Нередко вышитая скатерть передавалась по наследству и хранилась как достояние семьи.

Кроме салфеток Культура в Орензе требовала подать каждому гостю минимум одну тарелку, один сосуд для питья и ломоть хлеба с ладонь к каждому из блюд. Зачастую люди приносили на пиршества свои приборы – ложку и ножи для еды. Культурные орензчане вкушали мясо при помощи двух маленьких кинжалов: одним резали, на другой накалывали; вилка же пока получила признание только в Бронтае. Дамам следовало кушать мало – ровно втрое меньше отца и вдвое меньше супруга. Отказываться от угощений также было нельзя: в тарелке дамы часть пищи всегда должна была лежать нетронутой. После застолья, дабы не оскорбить хозяев, гости забирали недоеденное из своих тарелок: на завтрак или в подарок прислуге.

Астрологи советовали вставать из-за стола засветло, кушать неторопливо, растягивая прием пищи на две триады часа. Окончательно завершалась вечерняя трапеза через триаду часа после десерта – орензчане «закрывали желудок» той же сладкой закуской, с какой начался обед.

________________

Весь обед Маргарита смотрела на Ортлиба Совиннака переполненными восхищением и благодарностью глазами. Он же, польщенный вниманием юной красавицы, сам на себя не походил. Хмурый и властный градоначальник в тот день дал волю чувствам, о каких позабыл: добродушию и открытости. Смотрясь, как в зеркала, в зеленые русалочьи глаза, он видел себя по-рыцарски благородным, неотразимым и способным на великодушные поступки – и, главное, ему хотелось соответствовать своему отражению.

– Полно благодарить меня, – сказал Ортлиб Совиннак после того, как они перешли от сладких закусок к основному блюду. – Я не сделал ничего такого для вас, госпожа Махнгафасс, чего бы ни сделал для других.

– Прошу меня извинять, но я не госпожа, – ответила Маргарита. – Я ничто не имею… и я даже не думаю, что еще горожанка – я не упло́тила городу податей после замужничества. А мой муж из деревни, так что я, наверное, свободная землеробая… Просто Маргарита Махнгафасс.

Ортлиб Совиннак странно улыбался, слыша от выглядевшей как дама красавицы простонародную речь. За столом их усадили рядом, и Маргарита должна была развлекать гостя беседой, а тот разливать напитки и отрезать для нее мясные куски.

– Ваш супруг перешел из мирян в воины, – ответил Ортлиб Совиннак, – а податей супруге воина платить не нужно, мона Махнгафасс… Так вы позволите себя называть?

К замужней аристократке обращались с приставкой «дама», к незамужней – «дева»; к горожанке, чей муж или отец имел в движимом имуществе дом – «госпожа» или «молодая госпожа». Дословно «господин» – это покровитель гостей (чужаков в городе). Вдова тоже могла быть госпожой, то есть хозяйкой дома и гостеприимицей. Не горожанку звали госпожой, если ее семья относилась к землевладельцам. Господином также становился окончивший университет мужчина, а женщины, над которыми он главенствовал, снова получали приставку «госпожа». Когда же ничего не знали о положении женщины и желали быть вежливыми, то к имени добавляли «мона» от «монада», что означало первую, единственную, исключительную особу и подчеркивало почтение собеседника. Но среди бедноты ее не использовали. Лавочники так говорили: «Или ты госпожа, или никто, – и раз ты никто, то нечего дурить головы простому люду своими «монами», а то мы не знаем, как кланяться, и кланяться ли тебе вообще».

– Прелестна ли она, подобно вам, мона Махнгафасс, или отнюдь нет, – снова долил Ортлиб Совиннак в бокал девушки желтого вина, и она не посмела отказаться, – молода или стара, бедна или богата, жертва должна получить справедливую защиту закона, а мерзавцы – справедливое наказание. И это мои же услужники! Почти у меня на глазах! Распустились… Нет, не те сейчас времена, что были при герцоге Альбальде, – вздохнул он, нарезая утиную грудку. – Тогда подобное не могло бы произойти. Закон был суров и беспощаден, но поэтому был и порядок. И была безопасность. А сейчас все страх потеряли. Не уважают старших, не чтят традиций. Как-то мудрый человек сказал мне: «И в нравственном человеке спит зверь – лишь страх не дозволяет ему открыть глаза»… – задумавшись, ненадолго замолчал он.