Наг Стернин - Ведьмы

Сзади с грохотом рухнула поперек дороги вековая сосна. В дикой круговерти листьев, сучьев и всяческой дряни метались злорадно хохочущие мары, а из рвущегося под ветром в клочья орешника тянулась к бабушке скрюченными руками сама Морана. Лицо бабушкино размазывалось, расплывалось, будто бы истаивая в мутных струях злого ветра, а уши Лелины рвал дикий визг и хохот, и тьма застилала разум.

Из мутной мглы вынырнули вдруг узловатые руки, тяжко легли на плечи, сильно встряхнули. Леля некоторое время бессмысленно таращилась в бабушкино сердитое лицо, дивясь неожиданной мертвой тишине. Губы у бабушки шевелились, в руки ей, Леле, совала она какую-то тряпку, и вдруг, будто пакля из ушей вывалилась, услышала Леля бабушкин сердитый голос:

– Что орешь? Ударить тебя?

Внутри у Лели все тряслось мелкой дрожью, и руки дрожали, и подгибались колени, а лицо все было мокрое, и тело мокрое, и ладони. Бабушка глядела на нее внимательно и говорила, помягчев голосом:

– Ты волхва. Тебе ли разум терять? А ну-кося, вытри мне кровь с лица. И пойдем скорее в Серпейский град. До дому нам не дойти, не гляди, что ветер утих. Тут сейчас такое начнется. Буря идет небывалая. Ну, смотри внимательно, осталась ли где кровь?

– Нету крови, – сердито сказала Леля, отводя бабушкину руку от мешочков с кореньем. – И неча мешки хватать. Я за тебя испугалась, а ты: "Ударить тебя!" Не буду разговаривать с тобой.

И, подхвативши мешки, пошла вперед неверными шагами. Решительно пошла. Не оглядываясь.

Бобич уставил на воеводу длинный костистый палец и сказал: – А ты бы хотел, чтобы бояры́ только за честь служили, а всю добычу сдавали в род? Держи карман, это тебе не старые времена, честь честью, а добыча потому и называется добычей, что кто ее добыл, тому и должна принадлежать. Если сам всю жизнь задаром головою рискуешь, ну так это дело твое, личное. А что до других, извини-подвинься, дураки на славянской земле давным-давно уже повывелись, не в обиду тебе будь сказано, конечно.

Воевода стоял, привалившись к стене, и глядел он в бойницу на бескрайний занарский бор, Облакогонителя слушал угрюмо.

– Ты не обижайся, я к тебе пришел, как друг, – продолжал Бобич. – И говорю с тобою, как друг. Ты боя́р, я погодный волхв. Ты служишь Перуну, я Стрибогу. Но оба, однако, служим верховным богам небесным, не задрипанным всяким земным Чурам с Макошами, и оба же хотим с того служения иметь навар для себя, а не для чужого дяди.

– Навар… Я тебе не повар.

– А что хорошего, к примеру, в том, чтобы после всех ратных подвигов, с поля придя, пустую репу пареную жрать, пока всякие старши́на родовая и в бою-то не бывавшие будут в добыче твоей жадными руками копаться, что получше отбирая для себя? Наплюй ты на этих воров, не о том сейчас надо думать.

Воевода повернулся к волхву лицом и стоял теперь опершись о стену спиною. Оба смотрели друг на друга со снисходительной усмешкой, как бы дивясь взаимно неразумию собеседника.

– Ты не бояр, но, я думаю, понимаешь все-таки, чем может кончиться такое воровство, коли придут находом хазары? – сказал воевода и добавил, значительно подняв палец. – Для всех! Служить надобно честно. Это долг.

– Чудак ты, право слово. Хазары то ли придут, то ли нет, и то завтра. И ко всем, вот тут ты прав. А выгода от воровства – она под руками, моя, сегодня. Мне, что ли, на новую вервь раскошеливаться? Вот и смекай, тянут ли честь с долгом против выгоды.

Воевода побагровел, сжал кулаки.

– Ты не злись, – сказал Облакогонитель примирительно. – Я ведь говорю не лишь бы твоим словам поперек. И не ворам в оправдание. Я к чему веду речь: хотим мы, нет ли, но жизнь к тому идет, и понять людей можно. Задушили роды самостоятельного мужика. Вот вы, градские, торгуете, исхитряетесь получить барыш. Да, торгуете-то вы родовым, что так, то так, это верно, но роду-то вы все его затраты до последней драной тряпочки возмещаете иноземными нужными товарами. А роды и на ваш кровный барыш, что вы великим искусством получили, торгуясь, тоже разевают рот. Даже на вами, бояра́ми в походах добытое добро норовят старши́на наложить лапу. Да еще и плюют тебе в изрубленное в боях лицо: вы-де бездельники, захребетники, мы-де кормим вас, бояро́в, так и будьте нам за то в вечной благодарности и раболепстве.

Говорить Бобич старался с запальчивостью, а сам косился на воеводу: как слушает? Распаляется ли сердцем с его, Бобичевых подстрекательных слов? Воевода сверкал глазами и губы кусал, стал-быть явно цеплял его Облакогонитель за живое.

– Никаких прав у родового воеводы нету, каждый прыщ норовит на него ногу задрать на собачий манер, он-де в роду местом выше, – продолжал волхв. – То ли дело воевода княжий, жизнь его есть сплошная разлюли малина. А уж посади тебя князь наместником, хоть бы и здесь в Серпейском граде… сам посуди: столица далеко, от полюдья до полюдья сам себе голова. Какой такой Дедята посмеет нос совать в твои дела и уж, тем более, на добычу твою боевую пасть скалозубить? Полюдье придет, поклонишься кому надо, чем надо – всего и делов, примут дань в лучшем виде, да еще и себе останется. А уж коли с Погостом станешь жить душа в душу, кто тебе тогда страшен?

Радимир отлепился от стены, сел рядом с волхвом.

– Ну и что предлагаешь? Развел тут… Ах, какая это для меня новость – да еще и шепотком на ушко, с ума сойти – что-де из моей из воинской добычи все лучшее старши́на растаскивают по себе. Для таких разговоров на башню забираться не стоило. Об том на каждом углу орут все, кому не лень. Тра-ля-ля это, а не тайная беседа. Ты дело говори, если имеешь что сказать, конечно.

– А ты меня не погоняй. Я тебе такое хочу сказать, что самого оторопь берет и в пот со страху бросает. Мне решиться надо… Что будешь делать, когда помрет князь?

– Что делал, то и буду. Служить, что ж еще? Была бы шея, хомут найдется.

– А может, самому поискать хомут поудобнее?

– Княгиня?

– Именно.

– Роды не поддержат. Встанут за княжича. Если бы решать келейно – градские бояры, старши́на да самостоятельные мужи, тогда бы конечно… но тут ведь не они будут решать. Вече.

– Ворота градские запрешь, куда денутся? Известно, чей град, тот и в волости володетель.

– Да и все ли бояры́ поддержат такое? Одно дело на вече горло драть, и совсем другое меч на родовичей обнажить. Ну-как полезут родовичи на стены?

– Давно эти мысли думаю, – сообщил Бобич. – Ты, главное, будь готов. На вече кричи, что-де невместно нам в столичные свары и дрязги вязаться, и будем-де за того, кто в Дедодославле утвердится на великом княжении. А я уж позабочусь, чтобы княгинина дружина сюда к граду вовремя подоспела бы. С Новым Погостом будь заодно, а главное в посадники до поры не лезь, не дразни гусей. Это мы с тобою после обмозгуем.