Наг Стернин - Ведьмы

– Не выйдет. Ты о Потворе забыл.

– Ничего я не забыл. Днем и ночью только о ней, об поганке, думаю. Жру – думаю, в сортире сижу – думаю, как бы ее, подлянку, сокрушить. И вот, представь, нынешней ночью было мне видение. Явились ко мне Кара с Желею и подсказали. Есть, есть у нее, у мерзавки, слабина. Лелька, внучка. Если Лельку смертью лютою погубить, скажи, долго ли сучка протянет? На святки зимние солнцеворотные время приносить Мстильницам тайную мужскую жертву. Всего и делов, что кости кинуть. А схватить ее мне твои бояры́ пособят.

– Я с девками не воюю, – сказал Радимир презрительно.

– Ты рожу-то… не криви! – сказал Бобич с обманчивым спокойствием, – Шибко смелый? Против всеблагих прешь, и Кара с Желей для тебя не указ?

– Не пугай. Я пуганый. Да и не выйдет ничего у тебя. Сам посуди, нешто тебя Потвора к девке подпустит?

Бобич вскочил. Глаза у него сверкали, губы тряслись, лицо сделалось свекольного цвета, и руки свои, сцепленные до побеления костяшек, прижимал он в волнении к груди.

– Сокрушу! – заорал он диким голосом, – Сломаю! Вот этим ножом самолично ее девку вспорю от межножья до горла! Печень вырву и сырой сожру!

– Тише ты орать, – сказал побледневший Радимир. – Дойдут до ведьмы такие твои речи, она зимних святок ждать не станет.

И тут, будто бы в подтверждение тех его слов, над землею проплыл странный гул. С диким воем заметался по заборалу ветер, навалился, толкнул в спину с такою силой, что воевода, не устояв на ногах, кувырнулся на мешки с углем. Накликал-таки беду, старый дурак.

Ветер с грохотом погнал по заборалу метальные камни. Силясь встать, воевода поднялся на четвереньки, но сорванная с места корзина со смолой снова сшибла его с ног, одевшись, в довершение всех бед, прямо на голову. Проклиная все на свете, Радимир вскочил на ноги.

– Говорил я тебе, – заорал он, пытаясь перекричать ветер, но Бобич стоял, уцепившись за смоляной котел обеими руками и слов Радимировых не слыша. Вид его был страшен. Челюсть отвисла. Из носа в два ручья текла густая медленная кровь, ветер срывал ее с усов, бросал в лицо, на грудь, на руки, но волхв этого будто бы и не замечал, и глядел он мимо Радимира слюдяными выпученными глазами. Радимир оглянулся.

Сквозь занарский бор прямо на Серпейский град пер буреломно огромный, черный, высотою до неба, Змей.

К Серпейскому наплавному мосту подошли уже целой толпой. Еще в лесу стали им попадаться случайные попутчики, Леля диву давалась, сколько всяческого народа оказалась в градских окрестностях. Увидавши Потвору с внучкой, все светлели лицами и спешили присоединиться, пристраивались сбоку, сзади, искательно заглядывали в лицо. Даже шедшие впереди останавливались и ждали, пока поравняется с ними болотная ведьма: у кого ж еще искать защиты от неведомой от страшной беды, как не у нее?

На мосту Потвора остановилась, пропуская всех вперед. Люди карабкались вверх к градским воротам, минуя дорогу, прямо по косогору, молча, торопливо, испуганно. С воем налетел и тут же утих новый порыв ветра.

– Быстрее, быстрее, – погоняла Потвора, но люди и так уже спешили изо всех сил. Сзади набежали Дедята с Тумашом и, подхвативши волхву под руки, чуть ли не бегом вознесли ее вверх на привратную площадку. Потвора остро глянула на Дедяту. В усах у мужика проблескивали красные капли.

– Усы вытри. Кровь носом шла у тебя.

– Где?.. А, ну да. Я и не заметил, – сказал Дедята. – Что же это делается, Потвора? Я так понимаю, буря идет. Чем волхвы наши Стрибога прогневали?

– Только ли Стрибога, – сказала Потвора сквозь зубы, – и только ли волхвы? Сами виноваты, что такой Погост терпим над собою.

Леля карабкалась следом, силясь успеть за темницкими. Тумаш оглянулся, протянул было руку, чтобы помочь ей взобраться на привратную площадку, да и застыл с раскрытым ртом, глядя ей за спину выпученными глазами. Леля испуганно оглянулась, батюшки-светы, это еще что?

По Занарью, раскинув в стороны черные тучи-крылья, пер буреломно прямо сюда на Серпейский на беззащитный град огромный и страшный Змей. Голова его терялась в поднебесьи, хвост ломился, крутясь, сквозь Занарский бор, в щепки разносил вековые сосны. Этот шел не для девиц воровать. Нет. Этот шел крушить и ломать, давить и губить, и не было на свете силы, способной пересилить злую волю его.

В ужасе кинулись путники к граду, ища спасения от неминучей погибели, но ворота градские оказались на запоре, и хоть ты кулаки об них расшиби и голос сорви, все без толку, все напрасно, потому что пуста башня навратная. Ах, бояры́-привратнички, ах, защитнички градские, сукины вы дети! Забыли закон родовой наипервый, по коему полагается жизнь положить за родича своего. А Змей надвигался с неотвратимостью, огромный, черный и страшный, толщиною чуть ли не с Веселый остров, выломился из бора на той стороне Нары и навис над градом, защита ли от такого чудища стена градская деревянная?

И тогда вскинула Потвора руки к небу и шагнула навстречу Змею к самому краю Нарского обрыва. Взмахнула она двурогой своею клюкой и закричала что-то, захлебываясь злым ветром. А следом за старою ведьмой шагнула вперед молодая.

Все заклинания волхебные будто бы ветром тем злым из головы Лелиной вымело начисто. Потому и кричала она первое, что в голову пришло в тот страшный миг. Потому и призывала, требовала, чтобы брал Великий Змей плату за обиду с виновной головы, из рода извергнутой, с ложного волхва, а не с родовичей своих безвинных честных искренних.

Змей сорвался с берега, рухнул в воду и попер по реке, меняясь в цвете и кренясь в градскую сторону. Леля смолкла и замерла, не в силах оторвать взгляда от бабушкиных рук, устремивших клюку к голове его. Бабушка была такой маленькой, букашка в сравнении со страшным чудом-юдом, и все тут, но стояла, не дрогнула, не сошла с пути Владыки мира Кощного. А Змей стукнулся о Веселый остров и, будто повинуясь движению бабкиной клюки, вдруг подпрыгнул высоко в воздух, ломаясь пополам в поднебесье, и в тот же миг закрутил ветер такой силы, что Леля, сбитая с ног, покатилась по обрыву вниз, а сверху сплошной стеной падала вода и валилась всяческая скользкая дрянь и нечисть, и ил, и мусор, и рыба.

Ливень кончился как-то разом. Стена его, только что скрывавшая от Лели все и вся, рухнув, скатилась в Нару потоками грязи. Леля кошкою взлетела по откосу наверх и замерла на месте, разъехавшись ногами в раскисшей глине. Змей исчез. Край обрыва, на котором стояла бабушка, тоже исчез, будто его корова слизнула языком, и от того места до самой Нары тянулся теперь глубокий овраг. Где же бабушка?

Со всех сторон карабкались и сбивались в кучу у градских ворот облепленные грязью, и совершенно неузнаваемые под той грязью родовичи.