Иван Азанов - Записки русского солдата

Вот мы уселись на бережке у воды и гадаем, что же это? Дон, или не Дон? Но что же, если не Дон? Старица, озеро, или ещё что? Если Дон, так слишком мала ширина, если озеро, то не должно быть течения. Нашли палку, бросили в воду. Палка плывёт, значит, река. Почему же узкая? Может это другая река? Не Дон? И так мы не были уверены до половины дня. Утром, когда рассвело, над рекой опустился туман, и очень густой. Если бы шла по реке лодка, то увидеть её было бы можно метрах в тридцати, не дальше. Дождавшись рассвета, ещё немало посомневавшись, туман уже стал отрываться от воды.

Наш младший лейтенант, сапёр, изъявил желание плыть на восточный берег. Поплыл. Доплыл до середины рукава. С верхов, метров за двести выше от него, какой-то дурачок начал стрелять по нему из автомата, но благо, что стрелок плохонький, выпустил десяток патронов и не попал. Но мы, забыв об осторожности, поговорили с ним на чисто русском языке, так, что он больше не стрелял. Прошло ещё часа два-три, потом младший лейтенант крикнул нам: вечером ждите лодку! Вроде бы всё ясно, и волноваться не о чём. Мы здесь, в кустах, выкопали окопы, чтобы защищаться, в случае нападения немцев. Просидели спокойно день, началась ночь. Вот одиннадцать, уже темно. Лодки нет. Вот двенадцать, лодки нет. Вот час ночи, лодки нет, опять все стали волноваться. В чём же дело? Скоро ночь кончится, и всё не хотят помочь.

Раздеваюсь я. Обмундирование сложил в вещмешок, кальсоны накрутил на голову и поплыл. До острова доплыл хорошо, и самочувствие отличное. За островом ширина реки оказалась метров восемьсот, а то и более, но определить её невозможно, её на том берегу оттеняет тёмная полоса, скрадывает расстояние. Поплыл. Сначала всё шло хорошо. Уже и до берега осталось недалеко, но тут началась головная боль. Как будто поднялось давление в голове, и вот-вот, череп не выдержит его. Разлетится на куски. Но это ещё бы полбеды, так через некоторое время потемнело в глазах. Потерял даже линию горизонта. Решил отдохнуть. Повернулся на спину, и несколько минут не работал ни руками, ни ногами. Потом на боку, работая медленно одной рукой, достиг берега. Понял это, когда мордой ткнулся в прибережные кусты. Держась за кусты, нащупал берег. Попытался встать на ноги. На ногах не смог продержаться и нескольких секунд. Решил отдохнуть.

Выполз на прибережный песок, полежал. Замёрз, зуб на зуб не попадает. Подниму голову, кружит. И ничего не вижу, как будто в яме, без света. Поднял голову в очередной раз, увидел светлые пятна песка, между тёмными силуэтами кустов. Обрадовался, отошёл. Встаю на ноги. Идти не могу. Пьян в дым, мотает из стороны в сторону, не удержусь на ногах. Подполз к кустам, нашёл палку. С помощью палки, пошёл, худо, но пошёл! Ушёл далеко, уже близко до леса. Вдруг окрик: «Стой! Кто идёт?» «Русский солдат», отвечаю. Четыре молодца, вынырнув из-за кустов, стали вокруг меня, с винтовками наизготовку. «Опустите же винтовки-то к ноге. Что, колоть меня собрались? Или меня боитесь? Видите, что я в том, в чём мама родила? Помогите-ка лучше добраться до вашего командира». Подхватили под локти, повели. Привели в землянку командира роты.

Старший лейтенант начал спрашивать то, другое, я ему говорю: товарищ старший лейтенант, дайте сначала, чем грех прикрыть. Непривычно в таком виде разговаривать. Дали мне плащ-палатку. Завернулся я в неё. Теперь скажите, почему так долго лодку не посылаете за нашими людьми? Ведь там минута за год кажется. «Сейчас наши разведчики отправятся на тот берег. На обратном пути заберут ваших». Что же, говорю, так поздно? Ведь ночь-то скоро кончится, что же, они днём собираются работать? Потом рассказал им всё, что было мне известно. Потом ротный отдал старшине распоряжение, покормить меня. Принесли чуть не полный кавалерийский котелок пшённой похлёбки, погуще, чем суп, до каши так жидковато. И больше чем полбуханки чёрного хлеба. Пока мы беседовали со старшим лейтенантом, я той порой всё это упрятал.

Уже и дышать не чем, желудок полон, а глазами ещё бы ел столько же. Потом дали закурить настоящей русской махорки. Какая это прелесть! Правда, прелым запахом отдаёт, но наша, русская. Тут и наши подошли, разговаривают во весь голос, как дома полагается, а на них покрикивают: «Что вы разгалделись? На переднем крае ведь, не на базаре! До немцев тут чуть не два километра!» Они шёпотом говорят, нас смех разбирает. Принесли мою амуницию, оделся я и говорю своим: «Какое сегодня число?» Десятое августа. «Запомните, говорю, это число, ну а я не забуду, потому, как сегодня мой день рождения!» Потом нас к командиру батальона отправили. Там уж я на второстепенной роли стал. Наш комбат, лейтенант, с капитаном разговаривали. Потом в штаб полка сопроводили. Предложили сдать оружие, наши все было на дыбы встали. Пришлось мне агитацию вести, разъяснять, что оно нам сегодня не понадобится, на фронт будут посылать, выдадут и оружие.

Потом пошли в штаб дивизии. Там, через особый отдел по одному процедили. После этого две дороги перед нами стали: офицеры – в отдел кадров армии, рядовой и сержантский состав – на пересыльный пункт. Вот на этой развилке предстояло разлучиться, и навсегда, нашей маленькой семье, пережившей столько опасностей и лишений. Познавши друг друга в беде, люди становятся дороже всяких родных. И эта разлука неизбежная, неминуемая. Тяжёлый час, ах как тяжел! Но делать нечего, по-братски попрощались. Хотелось сказать самые, самые от души идущие слова, заключить друг друга в объятия, да так и не выпустить! Сама собой покатилась солдатская слеза, и никто её не стыдился. На что крепкий на нервы человек, человек кремень, наш комбат лейтенант Игнатов, и он не удержал своих слёз. И вот его последние слова: «Долго мы с вами вместе воевали, но не знал я, что у нас такой народ! Не знал я, Азанов, что ты такой человек! Но зато теперь будете знать, что за народ был с вами рядом. Что такой народ поставить на колени, сделать рабами – невозможно!» «Мы ещё повоюем, товарищ лейтенант!» Так состоялось наше расставание.

С пересыльного пункта я попал в учебную роту, в миномётный взвод, одной из стрелковых дивизий. Номер её не помню. Занимались на левом берегу Дона, в лесочке, километрах в двух от Дона. Жили под плащ-палатками. Учились от темна, до темна. Через месяц пошли на передовые позиции. Дивизия удерживала плацдарм на правом берегу Дона, под хутором Клёцкий, в Сталинградской области. Наш взвод занял огневые позиции на этом пятачке, от переднего края немцев метрах в четыреста-пятьсот, на совершенно ровной и чистой местности. Даже травы не было. Потери были неизбежны. Через сутки, или двои, у нас ранило наводчика. Поставили наводчиком меня. До этого я был третьим номером. Через день, или два, ранило и меня. 25 сентября 1942 года, часов в десять вечера, уже было совсем темно и холодно. Ночами были заморозки. Я был часовым, охранял огневые позиции взвода. Остальные люди отдыхали по своим окопам. Я ходил около окопов. Потом захотел курить. Подошёл к окопу товарища, заговорил с ним, он отозвался. «Покурить охота», говорю. «Давай, покурим».