Иван Азанов - Записки русского солдата

Когда наши похватали оружие и поднялись на косогор, так этот лихой вояка был в километрах полутора от нашего лагеря. Мы, конечно, ушли от этого места в открытую степь, и там провели остаток дня.

Однажды, оставшись дневать в степи около ручейка, днём неподалеку от нас увидели гражданского мужичка. Заинтересовались, что же делает в степи здоровый деревенский мужичёк? Где ни жать, ни пахать, ни косить нечего? Степь. Кругом заросли сорной травы. Оказалось, он пас трёх поросят, килограмм на пятьдесят-шестьдесят каждый. А у нас кушать было попросту нечего. Ну, мы одного поросёночка приласкали и загрузили в котелок, и на костёр. Мужичёк, пока понял что у него не три, а два поросёночка, подошёл к нам спросить, не видели ли мы поросёночка? Ну а мы ему говорим, почему не видели, видели трёх поросят. Но где они сейчас, мы не знаем, мы же их не пасём. Мужичёк постоял, постоял, да и ушёл. Прихватил остальных, да и отправился восвояси.

Чем ближе подходили к Дону, тем становилось трудней со снабжением. В деревнях во многих были немцы. На полях мало что было подходящее в пищу. Часто приходилось довольствоваться зерном ржи и пшеницы прямо с корня. Рвали руками колосья, набирали в уголок плащ-палатки, потом их мяли, тёрли, колотили. Потом на ветерке отвеивали от мусора и жевали до тех пор, пока челюсти отказывались работать. К этому добавляли ложку бараньего жира на человека, и так жили и шли, шли… Однажды ночью шли по степи, потом перед нами какой-то населённый пункт в низинке, откос, или спуск к нему, довольно крутой и высокий. Что там, нам ничего не известно. Только шум жилья. Крик петухов и лай собак. Мы остановились, чтобы решить, идти ли через населённый пункт или идти в обход. Минуту спустя, новый, едва заметный шорох. Что это? Мы с Аристарховым были рядом, остальная группа шагах в полусотне позади. Шум приближался, нарастал, но пока ничего не видно. Я Аристархову велел отойти назад, шагов на двадцать, и залечь в траве. Автомат держать наготове. Сам остался на месте.

Лежу, всматриваюсь в темноту. И вот, поднимается над горизонтом силуэт человека, огромного роста, с огромной копной на месте головы. Расстояние сокращается, но подробностей не видно. Между им и мною шагов пятнадцать. Говорю: «Стой! Кто идёт?!» Отвечает: «Свои, свои!» «Кто такие?!» – спрашиваю. Отвечает: «Из окружения, свои». Командую: «Один ко мне, остальные на месте!» Встаю на ноги, идём навстречу один к другому. Передо мной высокий здоровяк, лейтенант, артиллерист, с двумя маузерами в руках. Он осмотрел меня. Удостоверились, что свой брат. Отдали команду собираться в кучу. Собрались. Десяток наших и двадцать пять человек этой группы. Среди них двое подполковников, майор и два капитана, старший лейтенант и лейтенант, остальные – рядовые и сержантский состав. Стали держать совет, как поступить дальше?

Эта группа стремится к Сталинграду, мотивируя, что, мол, наши Сталинград за так не отдадут и будут драться на подступах, на западном берегу Дона. Потому там проще перейти фронт. Мы им выставили свои доводы, что по всем дорогам, какие нам пришлось перейти, двигаются немецкие войска и днём, и ночью. И всё под Сталинград. Так что их сейчас там, как сельдей в бочке. Поэтому, ваши доводы не основательны. Мы стремимся выйти на Дон вдали между крупными городами, на ненасыщенном участке фронта, где войск гораздо меньше, и просочиться между их войсками малой группой далеко проще. Они нам предлагали присоединиться к ним и следовать с ними. Мы отказались и им не предлагали ничего, потому, как они старшие чины. Приказывать они нам не пытались. Так и разошлись, каждый при своём мнении.

Правда, у нас этот вопрос решался раньше в нашей группе ещё вначале пути. Наш комбат тоже предлагал идти под Сталинград. Я был против и выставил свой план: идти несколько южнее Серафимовича. Лейтенант даже пытался приказывать. А я ему говорю: «Зачем, лейтенант, резкий тон, он в нашем положении не годится. Давай, решим проще: Я иду под Серафимович, вы под Сталинград. Кто пойдёт с вами, становись к нему, рукой показываю на лейтенанта, кто идёт со мной, становись сюда». Все люди, как один, стали ко мне, и так вопрос решился, просто и легко. Подобным образом решали мы спорные вопросы трижды. Потом мы оказались в холмистой местности, меня грызла тайная мысль о том, что мы около большой реки. Но говорить я пока не решался.

Приглядывался очень внимательно, хотелось увидеть водную гладь, где-нибудь между холмов. Когда дул восточный ветерок, даже нюхал воздух, ведь я рос возле воды. Мне с детства знакомы запахи водоёмов. Но, увы, пока не мог утверждать, что мы уже близко от большой реки. На крутых склонах стали попадаться небольшие перелески. Это было нам на руку, проще было укрываться от глаз врага. Но было и плохо. Видимость в данной местности резко ограничена, а двигаться вслепую рискованно. Жаль затраченных трудов, ведь столько прошли, и попасть в руки врага тут, так близко от цели. А мы были уверены в том, что немцев за Доном ещё нет. Потому считали, что Дон – это наша ближайшая цель, которую мы должны достигнуть, во что бы то ни стало. Наше продвижение замедлилось, продвигались в иную ночь менее километра. И ускорить движение не было возможности. Хлебушка уже давно не пробовали и уже стали забывать его вкус и запах. Говорить о хлебушке избегали.

И вот, в один из дней, остановились мы на пологом склоне, изрезанном небольшими балками и мелкими овражками, поросшими леском. Было это уже в начале августа 1942 года. На полянах, между перелесками стояла хорошая трава. Кое-где она была подкошена, но не убрана. Впереди, куда мы должны были двигаться, обнаружились разные звуки, которые говорили о присутствии людей. В силу этих обстоятельств мы были вынуждены здесь пересидеть день и уточнить, где и что здесь делают люди, сколько их и как их можно миновать. Короче говоря, выяснить маршрут и направление нашего следующего броска. Расположились в леске, который шёл узенькой полоской вдоль неглубокого и неширокого овражка, но уже теперь поросшего высокой, хорошей травой. Лесок молодой и негустой. Около середины дня люди занимались кто чем. Кто чистил оружие, кто чинил обмундирование. Старший сержант Муссахранов сходил вниз по овражку, по естественной надобности. И по пути набрал яблок дичков в карманы, в пазухи и в руки. Принёс десятка три, горьковато-кислые и довольно твёрдые. Но выбирать у нас не из чего, и эти хороши, когда в желудке чувствуется пусто. Пожевали все, никто не побрезговал.

– Где, говорю, ты их набрал? Пойдём, ещё наберём.

– Да вот тут, метров пятьдесят пониже, на полянке, на берегу овражка яблоня небольшая, но такая широкая, развесистая, под ней много яблок на полу.

Мы с Аристарховым пошли вдвоём, оружия с собой не взяли. Без труда нашли эту яблоню, попробовали яблоко с яблони. Потом с полу. С полу яблоки лучше и помягче, и не так горчат. Ну, мы и принялись их собирать. Сперва на коленях, потом легли и лёжа ползаем, и каждый складываем в свою кучку, увлеклись, не разговариваем, а жуём яблоки. Минут пяток, а может и больше потрудились, вдруг: «Русь!» Мы оглянулись: метрах в пятнадцати от нас на поляне стоит немецкий офицер! Правой рукой жестикулирует, мол, идите сюда, и говорит: «Кома я». Мы посмотрели друг на друга, ну что делать? Встаём, пошли к нему, два русских солдата, в полной форме, с полевыми петлицами, со звёздочками на пилотках и с подсумками на ремнях. Он стоит, смотрит, мы смотрим на него. Китель висит на плече, через плечо одет ремень, на ремне парабеллум в кобуре.