Виктор Сбитнев - Совсем другая история

Конечно, особость Москвы не есть эмблема только путинского правления. Она и прежде вызывала всеобщее российское недоумение. Чего стоят одни лишь «колбасные» поезда, регулярно летавшие в Москву и обратно и за сто, и за тысячу километров! Удивляло и возмущало и многое другое, ибо, при всём своём старании, московская элита была не в силах скрыть унизительное для граждан любого государства несоответствие: чем убоже и глуше становилось в России – тем богаче и шумнее в её столице (точная схема взаимоотношений «колонии – метрополия»). Но если раньше провинция (колонии) хотя бы питала столицу (метрополия) своими многообразными талантами, то есть была так или иначе в них, в талантах, кровно заинтересована, ибо они продвигали её науку и духовность, то сегодня совершенно исчезло и это, до поры взаимно обогащающее движение. Культурные, научные, образовательные интересы Москвы реализуются в одном единственном направлении, или, как выражаются, миллионы русских малоимущих и безработных, – «по системе Ниппель: туда дуй, а обратно …!». Проще говоря, Москве нужны от провинции только деньги и ещё раз деньги! А её гуманитарные интересы нынче лежат где угодно – в Крыму, в Пальмире, на Елисейских полях и Капитолийских холмах, но никак не в границах российской провинции. Спрашивается, может ли в наши дни какой-либо талантливый или даже гениальный поэт либо литературный критик, скажем, из райцентра Вологодской области, как Рубцов, или из Костромы, как Дедков, «вырваться… из рабочего класса»? Думаю… а, впрочем, уверен, что нет! Ориентир на деньги размывает литературный процесс как органическое явление духовной жизни России. Туда, где всегда водились мудрость и красота, медленно, но нагло приходят хитрость и безобразие.

…Люблю неспешно брести по-над Волгой, победно ощущая сквозь подошву на последних метрах крутого подъёма ребристый камень мощёной Дзержинки. Снизу – вверх: от педагогического – до технологического, которые сегодня, по дурной мании какого-то там очередного рыжего министра, подверглись уничтожающей провинциальное образование оптимизации. Некогда родившись в столице, я впоследствии ни разу не помышлял вернуться туда, всей жизнью и сердцем прикипев к двум историческим, по-своему диаметрально противоположным центрам Руси: Великому Новгороду и Костроме. Новгород более пятисот лет был примером свободного и вполне благополучного бытия для Европы и всего остального мира, а из Костромы пошла последняя, без преувеличения, самая великая царская династия русских царей, сформировавшая огромную империю с центром в белокаменной Москве. И, к моему истинному счастью, не Романовы подвергли разграблению Новгород и уничтожению обширную – до Урала (Камня) – Новгородскую вечевую республику, которая навсегда обаяла всё моё существо. Но так сложилась жизнь, что я теперь чаще гуляю по волжским набережным, а не по волховским мостам. Но и здесь, и там университеты стоят над самой водой, и я по ходу свободно могу распахнуть их тёплые старинные двери. Я работал здесь в разное время, и когда-то меня, совсем ещё молодого ассистента, слушали курсы до восьмидесяти человек. Сегодня известный на всю страну учёный, писатель но, прежде всего, автор школьных учебников Юрий Лебедев читает свои оригинальные литературоведческие лекции-импровизации курсу из восьми студентов-филологов. Увы, они навряд ли рискнут «сеять разумное, доброе, вечное» в какой-либо из костромских школ. Потому что едва ли после столь долгого и беспощадного избиения наше провинциальное образование скоро оправится и сможет предложить своим приверженцам сколько-нибудь достойные современного человека условия существования. Но будущее невообразимо, а случайно выпущенный клубок памяти разматывается вглубь советских времён, к тому высокому новгородскому небу, к которому возносились с берегов дурно пахнущей Гзени самые заветные помыслы.

Наши спины упирались в городской Вал, а наши лица – в нависающее над мутной речкой зловещее здание «Белого лебедя» – городской тюрьмы с весьма характерными очертаниями строений «по казённой надобности». Белых лебедей я в ту пору ещё ни разу не видел, а вот «белые окуни» всё плыли и плыли по чёрной поверхности Гзени к красному Волхову. Учитель истории рассказывал нам, что кроваво-красным его сделали ещё царские опричники, добивавшие в нём топорами не хотевших добровольно тонуть новгородцев. А когда кто-то из учеников с обидой заметил, что, дескать, как-то стыдно за предков, которых можно было вот так безнаказанно резать как убойный скот, он, словно по принуждению улыбнувшись, жёстко возразил. Тогда кто-то другой с вызовом спросил: а откуда он берётся это утверждать, если в учебниках по «его предмету» ясно написано, что Новгород к концу 15-го века «сам загнил в своём богатстве» и деградировал? И наш историк, вне сомнения, самый осведомлённый в школе учитель, сообщил несведущим, что почти все наши учебники пишут и утверждают в Москве, а наши пращуры жили, мыслили и писали в Вольном Новгороде, где всё утверждало лишь Новгородское Вече. Последнее известие заставило всех нас поднять головы, и мы увидели в верхней части белой стены берестяную грамоту, в которой молодой новгородец, чуть старше нас, рассказывал своей зазнобе о драке после веча. Учитель, выключив диапроектор, сообщил о том, что наших пращуров позднее московские учёные обвиняли в моральной деградации, буйстве и пьянстве именно потому, что они друг дружке писали без утайки абсолютно обо всём. В том числе и про Москву, которую во времена Куликовской битвы и позже Новгород не раз спасал от полного уничтожения с Запада, ибо был куда сильнее не столько в военной мощи, сколько в дипломатии, в искусстве торговать и общаться, и веками воспринимался Европой, как подлинная Русь. К тому же есть и свидетельства новгородских летописцев, которые неоднократно подчёркивали нежелание Великого Новгорода претендовать на роль политического центра средневековой Руси. Это давало возможность Москве копить силы, присоединять другие княжества и разбираться с татарами. Ну а потом… десятикратно разросшаяся Москва во главе бессчётных евразийских множеств, как это водилось в истории, пошла на православный Новгород. Кстати, атаку закованных в латы новгородцев в решающей битве на Шелони остановили татарские лучники, которые до этого «вдосталь попрактиковались» на крестоносцах.

Но ближе к ночи всё становилось чёрным, даже Белый лебедь, откуда мы то и дело слышали печальные крики новгородских сидельцев, словно время обернулось на несколько веков вспять. Помню, кто-то из пацанов, сильно заикаясь, предложил подойти к стенам тюрьмы и спросить у заключённых – чего они хотят. Но остальным почему-то эта идея явно не понравилась.