Сергей Войтиков - За фасадом сталинской конституции. Советский парламент от Калинина до Громыко

В годы Великой Отечественной войны твои мудрые и простые слова, полные веры в правоту нашего дела и торжества его над темными силами фашизма, вселяли нашему народу на фронте и в тылу могучую веру в конечную победу нашего правого дела, в победу Красной армии над фашистскими полчищами во имя всего свободолюбивого человечества, и победа, каких еще не знает мировая история, свершилась.

Живи и здравствуй долгие годы на благо братского союза наших народов!

Крепко тебя обнимаю, дорогой Михаил Иванович, и желаю тебе успехов и счастья.

К. Ворошилов» [952].

Второе – едва ли не самое лаконичное (что ни говорите, а Хозяин знал, кого брать в технические руководители Совнаркома СССР):

«Дорогой Михаил Иванович!

От всей души горячо поздравляю Вас с днем рождения и желаю Вам на многие годы здоровья, сил, бодрости.

Искренне Ваш [Я.Е.] Чадаев» [953].

Третье – полный абсурд:

«Глубокоуважаемый, дорогой и всеми любимый Михаил Иванович!

Разрешите мне как советскому ученому присоединить мои пожелания к тем, несущимся со всех концов нашей Родины, миллионам пожеланий Вам – долголетия.

Я был необычайно счастлив и был Вам душевно благодарен за то, что именно по Вашему почину мне привелось участвовать в своевременном диагнозе Вашей болезни. Счастливейшим днем моей жизни был день, когда я узнал, что операция прошла хорошо и Вам было обеспечено дальнейшее здоровье на многие, многие годы. Еще раз шлю Вам самые горячие и добрые пожелания.

С глубоким уважением, преданностью и любовью,

Заслуженный деятель науки, проф. М. И. Певзнер » [954].

Кроме того, отметим, что два старых товарища М. И. Калинина по советскому парламенту: С. Буденный и М. Туманов – поздравили его в качестве членов президиума Центрального совета Союза «Осоавиахим СССР» [955].

После Великой Отечественной войны секретарь Верховного Совета СССР Н. К. Козлов констатировал на общем партийно-комсомольском собрании работников аппарата Президиума Верховного Совета СССР: «¾ депутатов Верховного Совета впервые участвуют в работе Верховного Совета» [956], что накладывало особую ответственность на сотрудников аппарата.

М. И. Калинину в день его 70-летия желали «здоровья и сил на многие годы» [957]«на славном боевом посту беззаветного служения нашей Родины» [958]– «для плодотворной деятельности на благо народов нашей Родины» [959]. Однако уже в марте 1946 г. на заседании очередной сессии Верховного Совета СССР председательствующий А. А. Жданов зачитал следующее заявление М. И. Калинина: «Ввиду болезненного состояния моего здоровья, прошу Верховный Совет СССР освободить меня на будущее время от поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР» [960]. Естественно, тут же специально подготовленный для этой цели депутат «выдвинул» кандидатуру нового главы СССР – Н. М. Шверника, а зал, как водится, «единогласно» [961]одобрил это предложение.

Третьего руководителя Советского государства М. И. Калинина не стало 3 июня 1946 г. «В Политбюро товарищу Сталину» передали следующее предсмертное послание:

«Болезнь и ожидание смерти не притупили моего интереса к судьбам нашей страны, в особенности на ближайшее будущее. Главным элементом ее обеспечения, по моему глубокому убеждению, является руководство т. Сталина.

Поэтому [основная задача Политбюро] – сделать все возможное для сохранения его здоровья, а т. Сталину в этом вопросе необходимо подчиняться решениям Политбюро (возникают странные аналогии с лечением Ленина, а затем и Фрунзе. – С.В. ). К вопросам личного порядка. Хотя отношение к оппозиционным группам является уже исторической давностью, все же, во избежание ложных кривотолков в будущем (и мести семье в настоящем. – С.В. ), должен сказать, что за все время борьбы никто из оппозиционеров не только не делал какие-либо предложения, но даже намеков какой-либо вражды или критики к линии партии. Это кажется удивительным, ибо с некоторыми у меня были хорошие личные отношения, например, с Чудовым – секретарем Ленинградского обкома. Затем моя некоторая внешняя обособленность от руководства не давала им повода к таким разговорам.

Но, вопреки вышеприведенной обстановке, очень старательно меня дискредитировали как в области работоспособности в проделках Яковлева, так косвенными намеками якобы моей близости к оппозиции (собственно, калининско-ворошиловское «болото» в ходе дискуссии «генеральной линии» с Правой оппозицией действительно нельзя признать оппозицией в прямом смысле этого слова. – С.В. ), где много потрудился Ягода. Я ни на один из присылаемых документов в Политбюро не делал опровержения или возражения. Считал такие возражения нецелесообразными и унизительными для себя (как и Сталин в 1917 г., когда будущий генсек де-факто поддерживал Каменева против Ленина, Калинин не оставлял письменных свидетельств своей позиции. – С.В .).

Теперь, на пороге смерти, продумал из прошлого один факт, которому, признаться, не придавал раньше значения. Вероятно, это было на первом году после смерти Владимира Ильича Ленина (более вероятно, что это не 1924 год, а последний год биологического существования вождя мировой революции – 1923-й, когда Бухарин и Зиновьев планировали постановку над Сталиным как Генеральным секретарем “специального политкома”962. – С.В. ). На одном из заседаний Политбюро произошел очередной конфликт с Троцким. После заседания Бухарин пригласил меня к себе на квартиру посмотреть на его охотничий зверинец. При демонстрировании различных птиц и зверьков он как бы вскользь спросил меня, а как бы я отнесся к руководству без Сталина. Я ответил, что я не мыслю такое руководство и для меня всякая комбинация без т. Сталина неприемлема. Разговор опять перешел [на другие предметы], политические темы не поднимались, и я вскоре ушел. Я и тогда понимал, что [это] был зондаж, но я не придал ему значения, думая, что Бухарин просто хочет знать мое настроение. Теперь я думаю, он исполнял поручение какой-то группы. Если это предположение правильно, то будут понятны специфические по отношению меня приемы оппозиции всех оттенков.

Со дня смерти Ленина я твердо свою политику и поведение персонифицировал в лице т. Сталина. Не личные отношения или мотивы меня толкали к этому, а глубокое убеждение, что только он справится с трудностями как государственного, так и партийного порядка. Всего больше я опасался, даже боялся, Зиновьева, Каменева, руководство которых я считал для страны гибельным. Других претендентов я не считал серьезными. Из этого положения вытекала вся моя политика и поведение в последующем.

Моя просьба к т. Сталину и Политбюро. Я условился с сестрой, что двух моих маленьких иждивенцев на трудовую пенсию, которую она получает, ей их не прокормить. Поэтому прошу дать ей персональную пенсию и прибавить одну комнату, ибо в одной комнате с ребятами слишком ей будет жить трудно (для этого, собственно, все и писалось. – С.В .). Второе. Если будет назначаться комиссия по моему архиву, то от семьи назначить Свечникову Наталью Дмитриевну, она к архиву ближе, чем кто-либо из семьи.