Тим Грейди - Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста

На первый взгляд казалось, что в наличии имеется широкий спектр целей войны, причем немецкие евреи в основном симпатизировали умеренному лагерю, а во главе сторонников аннексий стояли правые. Но граница между этими фракциями на самом деле была еще более зыбкой, чем сами группы осмеливались признать 91. Если взглянуть глубже – все стороны верили, что война должна закончиться доминирующим положением Германии, в идеале – узурпацией Британии, чтобы стать ведущей европейской державой. Хотя сторонники либеральных военных целей, в числе которых было много евреев, придавали меньшее значение аннексиям, они все же были открыты для идеи некой территориальной экспансии. Ратенау признавал, что возможны «значительные изменения на карте» Европы, а судовой магнат Альберт Баллин намекал, что Германии нужно задуматься об «аннексии ценных заморских территорий» 92. Все стороны также были согласны с необходимостью контрибуций, различалась только сумма. Ратенау выступал за идею взыскания с Франции 40 миллиардов франков золотом, Класс тоже полагал, что суммы, измеряемой в миллиардах, должно хватить 93.

Ратенау и Баллину было хорошо мечтать о заморской экспансии, а Бетман-Гольвегу – требовать аннексий на востоке и западе, но пока Россия, Британия и Франция все еще упорно сражались, такие раздумья оставались не чем иным, как принятием желаемого за действительное. Дожидаясь поражения стран Антанты, военным и политическим лидерам Германии оставалось довольствоваться Бельгией, которая стала чем-то вроде испытательного полигона для различных военных целей. Все участники дебатов соглашались, что Бельгию нельзя просто вернуть к состоянию до вторжения. Страна не только имела стратегическое значение – страх перед бельгийскими саботажниками продолжал преследовать немцев. А потому, по крайней мере в ближайшей перспективе, Бельгия должна была оставаться оккупированной 94.

Может быть, Германия и не аннексировала Бельгию полностью, как того требовали многие, но от идеи более благотворного таможенного союза ситуация была все еще крайне далека. Однако Ратенау и других евреев, принадлежащих к якобы либеральному военному лагерю, эти факты как будто бы не смущали. Ратенау дал понять, что считает подчинение Бельгии крайне важным 95. Георг Сольмсен, директор банковской группы «Дисконт-Гезельшафт», еврей по происхождению, пошел еще дальше. Он требовал, чтобы Бельгия была «политически и экономически прикована к Империи путем военной оккупации, а также таможенного и валютного союза» 96. Как предстояло убеждаться снова и снова, различные военные задачи разделял лишь уровень масштабности. По вопросу, следует ли Германии укрепить свои позиции в мире, евреи и остальные немцы были практически единодушны.

У немецкой армии были военные резоны маршировать через Бельгию. Существовали у нее также убедительные аргументы в пользу экономической эксплуатации бельгийской промышленности. Однако британцы, вступившие в войну ради защиты нейтралитета Бельгии, справедливо воспринимали события совсем иначе. Британская пропаганда акцентировала внимание на жертвах среди гражданского населения, разрушении Левена и грубой оккупации маленького невинного государства. Слова «маленькая храбрая Бельгия» были у всех на устах. Для британских пропагандистов в бельгийском вопросе прежде всего было важно столкновение культурных ценностей, европейского гуманизма и немецкого варварства. Британские евреи радостно присоединились к этим нападкам. По мнению образованного сиониста Израэла Зангвилла, не только весь конфликт «спровоцировала Германия», но и все поведение Германии в военное время было «варварским» 97. Основываясь на этих темах, верховный раввин Британии Йосеф Герц дал определение культурной нации как «отстаивающей вечные ценности жизни – совесть, честь, свободу». «На основании такой проверки, – заключил он, – два крошечных народа, Иудея в древние времена и Бельгия сегодня, а вовсе не их могучие и безжалостные угнетатели, могут быть причислены к главным защитникам культуры, хранителям священного наследия человечества» 98.

Критические высказывания Зангвилла и Герца особенно возмутили еврейские общины Германии. Они не видели причин провозглашать немцев преступниками на фоне недавнего варварства России и сообщений об использовании саботажников в Бельгии 99. Если, как жаловался Мартин Бубер, бельгийские женщины забавлялись тем, что «выкалывали глаза раненым немецким солдатам», то явно бельгийцы, а не немцы, в ответе за нечеловеческую дикость 100. Немецкие евреи, как и Бубер, оказались на редкость воинственны, защищая действия Германии, и явно не слишком впечатлились протестами верховного раввина Германии или жалобами других британских или французских евреев. Арнольд Цвейг создал одно из самых сенсационных опровержений британской пропаганды в своем рассказе «Зверь» («Die Bestie»). В этом вымышленном рапорте бельгийский фермер перерезает глотки трем ни в чем не повинным немецким солдатам, а затем рубит их останки и бросает в корыто свиньям. В таком свете арест и казнь фермера на следующий день более чем оправданны 101.

Теперь европейские интеллектуалы взяли друг друга на прицел в злобной и все более желчной войне слов. Юлиус Баб, немецко-еврейский драматург, театральный критик и берлинский светский лев, ссылался на многие из этих пикировок в антологии популярной поэзии, посвященной войне. Но больше всего он испортил отношения с современниками за пределами Германии собственными стихами. В стихотворении «Германия» («Deutschland»), написанном в первый месяц войны, Баб изобразил себя воедино с оборонительной борьбой Германии: «Я стою и гибну вместе с Германией, которая и есть я». Во всплеске шовинизма первых месяцев войны прежние дружеские связи ценились крайне мало, и сам Баб тому пример. Осенью 1914 года он начал жесткую атаку на выдающегося поэта Бельгии – Эмиля Верхарна, которого Баб ранее ценил. Строки Баба в «Бельгийце» («Die Belgier») и «К Верхарну» («An Verhaeren») изображали Верхарна как одурманенного бельгийского националиста, наивно распространявшего миф о немецких зверствах. Это был «коварный яд, отравивший целый народ», сокрушался Баб 102.

Больше всего немецко-еврейских интеллектуалов разозлили намеки Верхарна и других, что немецкая военная деятельность разрушила саму идею человечности 103. Немыслимо было думать, что остальная Европа в чем-то культурнее, чем народ, давший миру Гете и Шиллера. Молодой еврейский дизайнер Луи Оппенгейм, уже прославившийся своими графическими работами для некоторых ведущих фирм Берлина, перенес этот аргумент на бумагу. Он создал плакат, изображающий культурные достижения Германии намного превосходящими достижения ее врагов. Немцы, согласно изображению, проводили больше времени за учебой, платили больше взносов на социальное страхование, издавали больше книг, а еще дали миру четырнадцать Нобелевских лауреатов против пяти у Британии и трех у Франции. Для иллюстрации этих различий каждая категория достижений была представлена карикатурой. Так, крошечное лицо немецкого рабочего, символизирующее малое число неграмотных в Германии, выгодно смотрелось радом с пухлой физиономией розовощекого француза, в чьей стране, по-видимому, неграмотность царила повсюду. Надпись наверху плаката – «Варвары – это мы?» – ясно давала понять, что культура Германии даже в разгар войны стоит выше французской и британской.