Тим Грейди - Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста

«Гимн ненависти», напечатанный на фоне возбужденных настроений осени 1914 года, взял Германию штурмом. Стефан Цвейг метко описал его как взрыв «бомбы на складе боеприпасов». Газеты публиковали полный текст стихотворения, солдаты распевали его на фронте, а школьники учили слова наизусть 80. Кайзер даже наградил Лиссауэра орденом Красного орла в знак признания великого патриотического достижения 81. Может быть, широкая общественность и проглотила стихотворение, но некоторыми немцами послание ненависти Лиссауэра было воспринято неоднозначно. «Frankfurter Zeitung» и «Berliner Tageblatt» Теодора Вольфа критиковали его за то, что оно вредит будущим отношениям с соседями Германии, а один политик из «SPD» жаловался, что песня портит умы молодежи 82.

Доводы этих либеральных голосов, несомненно, были убедительны. После первых побед немецкой армии над французами, бельгийцами и русскими нацию захлестнула неконтролируемая волна эйфории. Художники, прозаики и поэты подчеркивали превосходство Германии и в то же время всячески принижали ее врагов, зачастую самым жестоким образом. И в этом смысле Лиссауэр со своим «Гимном ненависти» был одним из главных виновников. Известный антисемит Хьюстон Стюарт Чемберлен в своих публицистических работах предполагал, что яростная ненависть к противнику – скорее еврейская, чем немецкая черта 83. Это было очевидной бессмыслицей – немцы всех вероисповеданий наперебой очерняли врага. Например, зоолог Эрнст Геккель исступленно набросился на Британию в эссе «Кровавая вина Англии в войне». Так что ни стихотворение Лиссауэра, ни наброски Либерманна не были специфически еврейской формой военной культуры. Напротив, они демонстрировали именно то, что евреи, точно так же как и остальные немцы, осенью 1914 года способствовали созданию атмосферы ультрапатриотизма. На этом фоне война превратилась в ожесточенное столкновение между всеми причастными.

Среди подъема и возбуждения первых недель войны вопрос, за что, собственно, сражается Германия, так и не получил надлежащего ответа. Бетман-Гольвег и кайзер искусно выставили конфликт как оборонительную войну. Когда нация якобы подвергалась атаке со всех сторон, немцам всех политических убеждений оказалось легко принять логику конфликта. В конце концов, если народ не возьмется за ружья, в страну с востока хлынут русские, а с запада – французы и британцы. Но если Первая мировая война ведется, чтобы защитить границы Германии, где должно быть ее завершение? Нужно ли полностью разгромить Францию, Британию и Россию или врага достаточно просто усмирить? По этим вопросам у немецких евреев точно так же не было согласия, как и у большинства населения.

«SPD», по крайней мере, на публике, подняла знамя умеренного мира. Когда партия согласилась поддержать оборонительную военную кампанию, она сделала это на том основании, что это будет ограниченный конфликт, избегающий любых неуместных «актов агрессии или завоеваний». Гуго Гаазе, немецкий еврей, сопредседатель партии, с определенностью высказал этот аргумент в своей речи в Рейхстаге, склонившей «SPD» к войне. Как только враги Германии будут отброшены, подчеркивал Гаазе, война должна «завершиться мирным договором, делающим возможной дружбу с нашими соседями» 84. Множество других немецких евреев сочувствовало этим весьма мирным целям. Теодор Вольф избегал формулирования явного плана, но его статьи и заметки ясно давали понять, что он резко настроен против аннексий в любой форме 85. Ойген Фукс, выдающийся представитель CV, придерживался схожей позиции. «Мы не сражались за власть над миром, – подчеркивал он. – Мы лишь хотели скромного места под солнцем» 86.

И все же финальная просьба Фукса также показала одну из трудностей, с которыми столкнулись защитники умеренного мира. Чем дальше продвигалась немецкая армия, тем большего население ожидало от будущего. В умах у многих человеческие и финансовые жертвы, которые Германия уже принесла, заслуживали хоть какой-то награды. Казалось немыслимым, чтобы немецкая армия просто промаршировала обратно по домам, вернув Европу к первоначальному состоянию. Наградой могло быть лишь «место под солнцем», как выразился Фукс, или нечто гораздо большее. Некоторые члены «SPD» в конце концов дошли даже до одобрения захвата территорий. Макс Коген-Ройс и Эдуард Давид, два еврейских политика правого крыла партии, заявляли, что территориальных аннексий быть не должно. И тут же, не переводя дыхания, требовали, чтобы бельгийский и французский регионы Конго стали базой для новой германской колониальной империи, распространяющейся по экваториальной Африке 87.

Коген-Ройс и Давид со своей поддержкой экспансионистских военных целей занимали более умеренную позицию среди многообразия сторонников аннексий. Куда амбициознее по размаху была идея «Mitteleuropa», «Центральной Европы», которая чаще всего ассоциируется с политиком Фридрихом Науманном, но на самом деле впервые на политическую арену ее выдвинул Вальтер Ратенау, немецко-еврейский промышленник. Ратенау возглавлял совет директоров электрического конгломерата AEG, который основал его отец в 1887 году, но также находил время интересоваться литературой, философией и политикой. Он написал два меморандума для Бетман-Гольвега, описывающие его идеи для новой «Центральной Европы». С точки зрения Ратенау, европейский таможенный союз, возглавляемый Германией, был предпочтительнее прямых аннексий. В таком случае немецкая промышленность будет процветать и наверняка окажется способна соперничать с Британской империей, причем без необходимости непосредственно контролировать больше европейских территорий 88. План «Центральной Европы» получил негласную поддержку ведущих фигур немецкой банковской сферы, судоходства и легкой промышленности 89.

Каким бы далеко идущим ни был план «Центральной Европы», он не смог разжечь искру единодушия среди более консервативных мыслителей Германии. Представители тяжелой промышленности и политики правых взглядов призывали к более масштабным целям войны, еще лучше подходящим для той позиции военной силы, которую сейчас занимала Германия. Помимо чисто экономического доминирования, они жаждали и масштабных территориальных аннексий. Генрих Класс, председатель радикального Пангерманского союза (Alldeutscher Verband), в своих публичных требованиях пошел дальше всех. Две северных трети Африки должны стать немецкими колониями, Франция и Бельгия – быть полностью уничтожены, а все аннексированные территории – этнически переконфигурированы, с заменой существующего населения немцами. Правительство, пытавшееся контролировать дебаты о целях войны, ответило на усилия Класса запретом печататься 90.