Анатолий Иванов - История петербургских особняков. Дома и люди

Проведав о матримониальных замыслах относительно себя, Барятинский под разными предлогами сумел оттянуть прибытие в Петербург на целый год, а когда наконец прибыл, то родные поразились произошедшей с ним перемене: вместо статного, голубоглазого красавца с вьющимися белокурыми кудрями перед ними предстал опирающийся на палку сутулый человек с коротко остриженными волосами и какими-то нелепыми бакенбардами, придававшими ему вид гарнизонного служаки.

В скором времени Александр Иванович поразил их еще больше, повесив на семейную рождественскую елку в качестве подарка документ, в коем значилось, что все свое состояние – майорат в 8 тысяч душ – он передает брату Владимиру. Целью этих хитроумных шагов было лишить ловкую и далеко не бескорыстную претендентку на его руку оснований видеть в нем богатого и красивого жениха. Одновременно князь перестал появляться в свете, запершись в материнском доме на Сергиевской и погрузившись в изучение близких его сердцу кавказских проблем. Светские знакомые, почуявшие немилость двора к вчерашнему любимцу, тут же прекратили посещения.

В середине 1850 года А. И. Барятинский получил новое назначение на Кавказ и надолго покинул столицу. Через шесть лет он становится командующим отдельным Кавказским корпусом, одновременно исправляющим должность кавказского наместника. В августе 1859-го началась осада Гуниба, горного аула, считавшегося неприступным, и где укрылся Шамиль с остатками своих войск. Через несколько недель, видя бесполезность дальнейшего сопротивления, глава горцев сдался на милость победителей. Многолетняя война на Восточном Кавказе завершилась победой русского оружия. На Западном Кавказе дела обстояли несколько хуже, хотя и там большинство племен подчинилось России.

Барятинский получил заветный фельдмаршальский жезл, но в апреле следующего года расстроенное здоровье вынудило его навсегда проститься с Кавказом. Перед отъездом на лечение за границу Александр Иванович представил государю отчет, в котором изложил свои взгляды на управление горскими народами. Он отметил необходимость оставления за шариатскими судами исключительно духовных дел, настаивал на необходимости развития торговли, промышленности и народного образования, в особенности – женского, что можно считать в тех условиях шагом почти революционным.

Конечной целью преобразований, по его мнению, было установление прочных связей кавказского края с остальным государством, не обезличивая при этом малые горские народности. Многое из того, о чем писал А. И. Барятинский, не утратило актуальности и по сию пору, но добиться полного воплощения в жизнь этих планов оказалось куда труднее, чем победить Шамиля.

А теперь оставим в стороне службу князя и поближе познакомимся с ним как человеком. Близко знавший его В. А. Инсарский так описывает положение князя в семье: «Трудно представить столь сурового и недоступного отца в отношениях к своим сыновьям, каким был князь Александр Иванович в отношениях к своим братьям и вообще родным… Они (т. е. отношения) были в значительной степени проявлением его натуры, беспримерно гордой и самолюбивой. Родные его боялись до такой степени, которой я даже понять никогда не мог. Он знал это и гордился этим. Сама мать – княгиня Мария Федоровна, не могла входить к нему без доклада».

Таким знали А. И. Барятинского домочадцы. О том, каким видели его светские знакомые, можно составить представление из воспоминания писателя В. А. Соллогуба: «Он имел тонкий и все разумеющий ум, большое изящество в приемах и мягкость (когда хотел, впрочем) в обращении, редкую способность угадывать или, скорее, взвешивать людей и несколько поверхностную, но тем не менее довольно обширную начитанность. Храбрость его не имела границ; спокойная, самоуверенная и смиренная вместе – это была чисто русская, беззаветная храбрость… Но с этими замечательными способностями у Барятинского были также недостатки. Как все Барятинские, он почитал себя испеченным из какого-то особенного, высокопробного, никому не доступного теста. Его высокомерие, доходившее до наивности, не имело границ».

В приведенном отрывке из «Записок» Инсарского упомянута мать князя, М. Ф. Барятинская (1793–1858). В течение двадцати лет, до самой смерти, княгиня являлась фактической хозяйкой и постоянной обитательницей особняка на Сергиевской, а потому как нельзя больше заслуживает нашего внимания.

М. Ф. Барятинская

Мария Федоровна была дочерью прусского дипломата и министра графа Келлера и графини Сайн-Витгенштейн, сестры русского фельдмаршала. Выйдя в 1813 году замуж за Ивана Ивановича Барятинского, Мария Федоровна, замечательная красавица, долгое время блистала на светских балах, а овдовев в 1825-м, целиком посвятила себя воспитанию детей и делам благотворительности.

Нельзя сказать, что к тому времени мужчины перестали интересоваться ею: известный меломан граф Матвей Виельгорский даже сделал ей, матери семерых детей, предложение, но княгиня отвергла его. Тяжелая утрата – смерть младшей дочери в 1843 году – окончательно обратила все помыслы Марии Федоровны к религии и богоугодным делам. Она основывает детские ясли, общину сестер милосердия для попечения о бедных и больных, вдовий и детский приюты.

Поначалу все эти заведения находились в разных помещениях, но в 1850 году по проекту архитектора К. И. Брандта на заранее приобретенном княгиней участке и на ее деньги было выстроено специальное четырехэтажное здание (ныне улица Чайковского, 50), где они разместились со всеми удобствами. Там царил образцовый порядок, доведенный до крайних пределов.

Одетая во все черное, в белом чепце особой формы, М. Ф. Барятинская внешне напоминала настоятельницу какого-нибудь монастыря; только на время торжественных выездов к императрице она облачалась во все белое. Под конец жизни, по причине болезни и частых поездок за границу, княгиня отказалась от личного заведования основанными ею учреждениями, но продолжала оказывать им денежную помощь.

Тот же Инсарский довольно нелицеприятно отзывается как о матери, так и о сыне Барятинских: «Я достаточно изучил княгиню, – пишет он, – и еще более изучил я князя Александра, который был совершенным ее портретом, как материально, так и морально… Они казались и в действительности были в высшей степени добрыми; но в то же время они проявляли такой эгоизм, который приводил в ужас забвением всех индивидуальных интересов личности… Доброта их принадлежала уму, а не сердцу». Не оспаривая этого заключения, все же замечу, что лучше уж быть добрым по велению разума, чем злым по влечению сердца!