Коре Холт - Конунг. Властитель и раб

Они долго пили в тот вечер. И глаза у них наливались кровью.

Торгрим и Томас всегда отличались щедростью к друзьям. И открыто требовали равной чести как для хозяев, так и для гостей. А поэтому они заявили, что если Сигвальд сомневается в том, что их жена способна ублажить еще и третьего, то они разрешают гостю самому убедиться в этом. Женщина засмеялась. Она не противилась гостю. Обняла Сигвальда своей одной рукой, а тот обхватил ее двумя.

Но тотчас же Сигвальду пришло известие: его ждет епископ Николас. Сигвальд был пьян и с трудом натянул на себя штаны. Торгрим и Томас бежали за ним к королевскому двору, где обосновался епископ. Оба остались ждать его на дворе.

Епископ был проницательным человеком. У него был длинный нос, глубоко посаженные глаза, – маленькие, но умные. Он понимал, что обратной дороги к конунгу Сверриру у него нет. Тот, кто возложил корону на главу конунга, а потом обнажил против него меч, должен победить в бою или умереть. Поэтому епископ мало спал по ночам. Поэтому он не колеблясь сжег дом Хагбарда Монетчика. Он запретил священникам совершить панихиду по Хагбарду: будучи воином конунга Сверрира, Монетчик тоже был осужден на муки ада. Рассудительный епископ заметил, что этот Сигвальд, трусливый пес, – самый настоящий биркебейнер. И может статься, что люди, засевшие на горе, захотят прислушаться к его словам. Если же они убьют его – потеря невелика: кто знает, а вдруг этот Сигвальд, со своим испуганным взглядом, на самом деле подослан конунгом Сверриром?

– Ты пойдешь на гору, – сказал ему епископ. – Можешь взять с собой пару горожан, если считаешь нужным. Кричи и стреляй, если увидишь, что дело твое плохо, но я уверен, что ты вернешься живым и невредимым. Скажешь Торстейну Кугаду, что мы спалим его двор, если он не пустит баглеров в крепость. Да скажи еще Халльварду Истребителю Лосей, что конунг собственноручно убил его сына. Расскажи ему, что ты стоял рядом и видел это своими глазами, – и тут епископ улыбнулся. – Ведь это ты убил…

Выйдя от епископа, Сигвальд чувствовал себя несчастным. Ему захотелось вновь сделаться маленьким мальчиком, как когда-то, в те времена, когда Халльвард Истребитель Лосей играл с ним и Бьяртмаром, а потом приходил Хельги Ячменное Пузо, отец Сигвальда, и они вместе славно проводили время. Но все прошло! Сигвальду был знаком здесь каждый куст, каждая тропинка, и он легко нашел в темноте дорогу, выводящую его из города. Торгрим и Томас по-прежнему шли позади него.

– Вот здесь люди Сверрира отрубили мне руку, – проговорил Томас немного погодя.

– А здесь – мне, – подхватил Торгрим.

Рано, на рассвете добрались они до крепости. Их окликнул стражник. Они ответили, что идут с посланием от епископа к Торстейну и Халльварду. Прошло некоторое время, и на стене появился Халльвард. Он крикнул, что сейчас спустит веревку и поднимет гонцов наверх. Но они не пожелали этого.

– Лучше сам выйди к нам, – сказали они.

Этого не хотел Халльвард. Он ушел, потом вернулся вместе с Торстейном. Все вместе порешили, что подойдут друг к другу на такое расстояние, чтобы можно было переговорить, но не настолько близко, чтобы достать друг друга мечами. Люди из крепости прикрылись щитами.

День выдался прекрасный, над крепостью плыли облака; и Сигвальд поведал, что он, будучи прежде человеком конунга Сверрира, теперь бежал от него.

Что же мне оставалось делать, – говорил он, – если в глазах у конунга каждую ночь горит адское пламя? Конунг набросился даже на Аудуна и чуть не задушил его! Люди рассказывали, что это из-за того, что Аудун написал сагу о конунге, которая ему не понравилась. Хуже того: я принес печальную весть тебе, Халльвард. Конунг убил твоего сына.

Халльвард вскрикнул.

И тогда Сигвальд сказал:

– Конунг сказал твоему сыну Бьяртмару: «Ты украл мое серебро!» Но Бьяртмар этого не делал. Конунг сорвал с него пояс, тот оказался пустым, но конунг в ярости продолжал обвинять его: «Ты украл мое серебро!» И он повелел своим людям принести доску, и Бьяртмара связали. Он разорвал узы, ибо силы у него хватало. Его снова связали и заставили положить ноги на доску. И конунг отрубил их.

Тогда Халльвард воздел руки к небу и проклял конунга, и Торстейн, сгорбившись еще больше под тяжким бременем, не находил для него слов утешения. Сигвальд подошел к людям из крепости совсем близко.

– Я пришел к вам как друг, – сказал он. – Епископ просил меня сказать, Торстейн, что если ты не отопрешь ворота крепости, то дом твой сгорит. Мы с вами будет единственными, кто знает, что ворота будут не заперты! И все, находящиеся в крепости, будут помилованы.

– Если Торстейн не отопрет ворота, то это сделаю я, – сказал Халльвард.

Сигвальд повернулся и ушел, и Торгрим и Томас поспевали за ним, пробираясь через лес.

А на следующую ночь, когда отряд баглеров подошел к крепости конунга Сверрира, ворота оказались приоткрытыми. Баглеры вломились в крепость и поубивали большинство ее защитников.

Сигвальда пощадили, ибо епископ Николас намеревался послать его по войскам, чтобы он рассказывал всем о конунге Сверрире и его злодеяниях. Халльвард лежал без сознания. Когда же он пришел в себя, ему отрубили еще один из пальцев. Он стонал, пока текла кровь, что не верит ни единому слову Сигвальда: «Я знаю, что сын мой жив.»

Я узнал об этом от самого Халльварда в последний вечер перед тем, как он умер.

Конунг Сверрир налетел, как ураган, на побережье и отбил Нидарос. Епископ и баглеры бежали на юг, через Доврские горы, и Сигвальд – вместе с ними.

На следующий день после того, как мы вошли в Нидарос, на двор к конунгу пожаловал Гаут. С тех пор, как мы его видели в последний раз, он постарел, в волосах появилась седина, и походка его стала тяжелее. Но внутренний огонь в нем не затухал.

– Теперь я долго пощусь и пробую еще кое-какие средства, – сказал он. – Я до крови бичую себя, в надежде приблизиться к истине. Но это мало помогло мне. Еще я кусаю мой жалкий обрубок руки, и когда течет кровь, капли ее падают в огонь очага. Вот тогда-то меня и осенила истина.

– Что же это за истина, Гаут?

– Что в борьбе с епископами правда на твоей стороне, конунг! Понимаешь ли ты, что значит для меня сказать такое, – для меня, который всю жизнь прощает и милует? Но теперь я уверен в том, что Господь избрал тебя конунгом, и потому право на твоей стороне. Но выбрал ли Он каждого епископа епископом? Как знать, не искушает ли дьявол время от времени папу в Ромаборге? Тебя-то я вижу воочию. И твою славу тоже. И еще видел тебя в нищете и грехе. В тебе есть что-то от света Божия. И потому право на твоей стороне.

Конунг был тронут словами Гаута.

– Что ты дашь мне в награду? – спросил Гаут.