Людмила Федорова - Трагикомедия бродяги любви

… Всё это время Джовано работал скрипачом в театре господина Бруни за несправедливо маленькое жалование и жил в той комнатушке, что отдал ему надменный директор театра.

Его соратники по театру уважали Казанову за ответственное отношение к работе и, если у них заходила в беседе речь о Джовано, обычно о нём они говорили так:

– А согласитесь, наш скрипач парнишка Джовано неплохой человек: скоромный, ответственный, репетиций и выступлений не пропускает, не опаздывает, да и в общении приятный…

– Ну, да, я соглашусь с вашим мнением, только у меня он вызывает больше вопросов, чем приятных впечатлений. Я не понимаю, где его родители, почему он уже с четырнадцати лет живёт один, сам зарабатывает себе на хлеб. Где он мог научиться играть на скрипке, и, вообще, стать таким образованным читающим человеком, если он говорит, что из бедной семьи? Кто его родители и где? Осиротел что ли? И меня раздражает немного его замкнутость, будто он всех боится и дичится…

– У меня тоже возникают все эти вопросы, но я, скажу вам, сочувствую юноше: я вижу, как тяжело ему одному, как он у господина Бруни больше всех музыкантов старается, лишь бы эти несчастные монетки на хлеб заработать, как он вертится, чтобы дополнительный заработок найти. Даже ходит в азартные игры на деньги играть, потому что ему ведь не хватает этой мелочи, что платит жадный господин Бруни. Как не спросишь Джованни, будет он кушать со всеми или сытый, он всегда такой голодный, прямо с такой жадностью ест, что жалко на мальца смотреть…

– Ха-ха, тут я с вами согласен, директор нашего театра господин Бруни такой скупердяй и скряга, каких ещё свет не видел! Он может дать такое маленькое жалование, что поневоле полуголодным жить будешь! И я тоже не могу жить на такое мизерное жалование, тоже зарабатываю помимо театра тем, что выигрываю какие-то суммы денег в азартные игры, в того же фараона, Джованни тут такой пострадавший от жадности господина Бруни не один!

… Как реагировал на такие разговоры о себе сам юноша? Никак. Он старался избежать слишком дружелюбного или враждебного общения с кем-либо, был затюканный и недоверчивый к людям. Ну, конечно, это были последствия такой судьбы, не от хорошей жизни юный Джовано стал таким недоверчивым и малообщительным. Хотя, иногда жизнь всё же удивляла юношу и приятно.

… Так случилось и в тот, совершенно обычный будничный день Джовано. Как и обычно, юный Джовано никак не мог заставить себя встать с постели, он был любителем поспать, утро было самым нелюбимым временем юного скрипача, вот они и ворочался ещё полчаса с мыслью: «Эх, утро, зачем ты наступило, так сладко спалось! Ну, ещё урву пять минут, тогда встану…».

Потом юноша всё-таки встал, умылся, оделся в свою привычную простенькую одежду: белые чулочки, ботинки, белая простая рубашка и тёмно-синие кюлоты из дешёвой ткани. Потом стал у зеркала и сам же пошутил над собой:

– Да, Джованни, ну и вид у тебя потасканный! Давай, дружище, хоть волосы во что-то приличное расчеши из пакли…

…Тут же он взял деревянный гребешок расчесал русые волны волос и собрал в хвост ленточкой со словами:

– Вот так уже получше будет! Та-а-к, у меня ещё до репетиции в театре два часа, неплохо было что-то сейчас раздобыть на завтрак себе…

Джованни посмотрел в свой мешочек, где хранил деньги, и застыл с расстроенным и насупленным от досады лицом: там было пусто, ни одной монеты. Джованни со стыдом вспомнил, как вчера у него оставалось жалких пять центов, на которые кроме крынки молока да куска хлеба ничего не купишь, а до жалования ещё неделя, и отчаянный юноша решил подзаработать, выиграв что-нибудь в азартную игру на деньги «фараон», поставил на кон эти пять центов и проиграл. Ему не на что сейчас было купить даже хлеба.

«Какая досада! Ладно, всё равно я бы прожил на жалкие пять центов день, не больше, никак уж на неделю до жалования мне их не хватило. Что же делать? – поразмышлял расстроенный Джовано, – Эх, как это ни низко, придётся видно мне залезть в чью-нибудь гримёрку и стырить немножко! О, Господи, прости, до чего ж, правда, противно быть воришкой, но у меня нет выхода, мне нужно на что-то кушать…».

… Джовано накинул суконный плащик и тихо пошёл в пустой театр, заметил гримерку уважаемого актёра Бенволио Фатум и решил залезть к нему через окно…

… У юноши запрыгнуть в окно получилось легко, и он сразу же стал искать себе «добычу» по всем расписным позолоченным шкафам и трельяжу, нашёл целый мешочек золотых монет, и только собрался ретироваться с ним в окно…

… Тут сзади кто-то очень крепкий и высокий схватил Джовано больно за руку и выкрутил назад со словами:

– Ах, ты, хитрюга, уже умудрился ко мне в гримёрку залезть, не иначе, как стащить что-то хотел! До чего докатился, а?!! И тебе, Джовано, не стыдно, только честно?!

– Если честно, то нет… – нехотя протянул Джовано в ответ на возмущения Бенволио Фатума, которого без труда узнал по голосу и силе в крепкой руке, – Бенволио, ну, больно же, пусти руку, пожалуйста, я верну сейчас всё, что стырил у тебя в гримёрке. Не надо звать стражу сразу, прошу, позволь мне всё объяснить…

Бенволио, крепкий и высокий красивый мужчина средних лет в напудренном парике после этого отпустил руку Джовано, юноша же сразу вернул артисту его мешочек с деньгами, тихо с пристыженным видом промолвив:

– Вот и всё, что я стырить-то хотел…

Сам же с несчастным видом подумал: «Ну, всё, полное фиаско, если даже Бенволио пожалеет меня и не позовёт стражу, всё равно, ведь скажет господину Бруни, и я вылечу с грохотом и скандалом отсюда опять на улицу. Ох, Господи, прости грехи мои, никак не пойму, за что мне такая бурная на злоключения, беспокойная жизнь, когда я же спокойствие какое-то найду?».

Бенволио с хмурым видом же, заметив пристыженность и несчастный вид Джовано, уже не таким сердитым тоном спросил:

– Ну, что, хитрюга бесстыжий, ты что-то хотел сказать в своё оправдание? Говори, я тебя слушаю, как видишь, даю возможность оправдаться, не зову стражу…

– Спасибо, что проявили сочувствие, просто я же не случайно ответил на ваш вопрос, не стыдно ли мне «нет», потому что, когда голоден, забываешь всякую стыдливость. Я сейчас на мели, и мне не на что было купить покушать, вот я уже и оставил совестливость до лучших времён и полез. Пожалуйста, войдите в моё положение. Моё жалование скрипача в театре господина Бруни всего каких-то жалких сорок пять центов! Всего! И это за такую усердную работу! Вы вот давно на рынок за едой ходили, вы цены на молоко, сыр, хлеб видели, не говоря уж о других продуктах? Как, скажите, можно прожить месяц на эти жалкие сорок пять центов, если большая буханка хлеба стоит шесть центов, маленькая – три цента?! Я не говорю уж про остальное. Я не знаю, почему господин Бруни положил мне такое маленькое жалование, но он сам человек богатый и одет дорого, и с таким, очень заметным лишним весом, видно, что он точно сам рынок не посещает, ему кухарки и купят, и наготовят, что ему не понять таких вещей. И, по-моему, ему вообще всё равно, как живут его подчинённые, я попробовал попросить один раз повысить мне жалование центов на двадцать, так он на меня так накричал, что я больше тему эту не поднимал. Вот и хожу вечно полуголодный, мне на самое главное, на еду не хватает, всё-таки юноша шестнадцати лет. Я пытался подработать слугой, меня не берут никуда, потому что, мол, малой ещё, ничто не умеет, говорят. Уволиться из театра господина Бруни и устроиться в театр, где бы больше платили, я не могу по той же причине, что и подрабатывать слугой. И у меня жалование через неделю, а оставалось всего пять центов! На кусок хлеба только с молоком, на раз покушать, и я так надеялся выручить себя заработать на недельку, выиграв что-нибудь в азартные игры на деньги, сел в кабаке сыграть в фараона, я так пару раз спасал себя от голода. Но в этот раз мне не повезло, и я проиграл даже эти пять центов, и сейчас я голодный, вот и полез в окно. А что мне оставалось делать? – закончил свою тираду Джовано со слезами в огромных нечастых карих глазах.