Михаил Строганов - Камни Господни

— Да ты что! — испуганно зашептал Савва. — Как можно…

— Вот так! — Красава погрузила палец в развороченную острогой щучью плоть, а затем провела им по трясущимся губам послушника. — Вкушай, вкушай смелее, Саввушка! Здесь не только холодная щучья, но и моя горячая кровь!

Снегов пытался противиться, и не мог: слишком горячи и сладки прикосновения Красавы, ее частое дыхание — властным, а сочившаяся кровь пряной и пьяной…

«Погубила-таки, искусительница, бесовская дочь!» — в смертной муке трепетало в груди испуганное сердце, заставляя Савву из последних сил вытолкнуть лесную ведунью из лодки. Поднявшийся столп брызг ударил в лицо, перехватил дыхание и, заваливая долбленку на другой борт, стал медленно погружать послушника в черную озерную воду.

Утренний ветер едва дышал, лениво перебирая зарослями прибрежного тростника, похожими на ресницы подернутого легкой дымкой затерянного в чащобе озера-глаза. На пробуждавшийся лес, без устали перекрикивающийся продолжительными птичьими трелями, ложилась розовая пена восходящего солнца.

«Жив… — Снегов открыл глаза. — Ей Богу, жив! Как же так, ведь бездыханным лежал на слизком илистом дне, разглядывая застывших, недвижимых рыб. Никак поберег Господь, не выдал…»

Савва поднялся и, с трудом ступая на подвернутую ногу, поковылял к воде, гадая, какими словами следует просить у Красавы прощения.

— Красава! Не таись! Ну, виноват, осерчал. Ну, хочешь, сам в воду плюхнусь!

Озеро было пусто и безвидно: еле видневшиеся в тумане камыши, да гладкая, будто остекленевшая загустелая матовая вода.

«А вдруг утопла? Вон какая водица: нырнешь — там и останешься. Не отпустит, прижмет к дну, затащит под корягу и не пырхнешься, — промелькнуло в голове. — Поди и впрямь сгубил девку».

На душе стало невыносимо тоскливо, так, что захотелось утопиться вслед за ней. Савва вспомнил горячие губы Красавы, ее зеленые, слегка раскосые глаза, пожар рыжих волос, и ступил в воду.

Он вошел в озеро уже по пояс, когда мысль о том, что в воде нет непотопляемой лодки-долбленки, остановила его и решительно погнала на берег.

«Совсем спятил, хрипун меня подери, — Снегов тяжело рухнул на берег и зарыдал. — Господи! Что Ты делаешь со мной? Почто хуже примятого тростника изломал душу мою? Или нет на свете у человека другой надежды, окромя смерти? Почто молчишь? Отвечай!»

Савва жадно прислушивался к каждому лесному шуму, вздрагивая и озираясь вокруг от малейшего шороха. Как спасения, ждал малейшего знака, который бы протянул страдальцу тонкий лучик надежды. Но время шло, а знамения все не было и не было. И только ослепительно неумолимое солнце торжествующее восходило над безымянным озером.

Выступить на охоту за головой пелымского князя Бегбелия Яков Аникиевич приказал накануне поминовения великомученика Феодора Стратилата. Сборы прошли тихо и незаметно даже для своих. После вечерни приказчик Истома наказал десяти лучшим стрелкам, отобранным Строгановым вместе с Карим, явиться на двор за оружейным зелием, пулями, да недельным съестным припасом. Отец Никола поскорому прочел молитву и, благословляя воинство на ратный подвиг, подчеркнул, что и святой Феодор поверг змея не единою силою. Он оглядел сгрудившихся пищальников и, грозно потрясая перстом, пробасил: «Оружиями бо веры ополчился еси мудрено и победил еси демонов полки, и победоносный явился еси страдалец!»

По утру Василько был хмурен и зол без меры. Беспрестанно теребив поводья, то и дело поправлял на голове шапку, недобро поглядывая в сторону скрывавшегося в белесом тумане Чусовского городка.

— Слышь, Данила, как мыслишь, отчего это Строгановы все на великомучеников норовят воевать?

— Волчий лов был на тирона, а против Бегбелия идем на стратилата. Вот, если хочешь, и тайный умысел!

— Плевать я хотел на их умысел! — вспыхнул казак. — Коли есть у человека вольная воля, так он и своим умом как-нибудь обойдется, без господских желаний!

Карий посмотрел на казака и покачал головою:

— Смотри, Василько, как бы твоя воля в колодки не загнала. До них путь короткий, да в них долгий.

— Не всякий прут и по закону гнут, — ухмыльнулся Василько. — Не таков я, Данила, чтобы жизнь свою по чужому хотению выправлять! Вот Строгановым послужу малехо, и будет с меня! Не обожгусь более, холопить себя не стану!

Казак довольно рассмеялся и, похлопав по шее Монгола, ласково обратился к коню:

— Ничего, родимой! Мы топереча от смерти заговоренные, век не пропадем. Вогульского князя порежем, и айда на волю: ты к кобылам, я к бабам!

— Все о воле грезишь? Чего ж до сих пор не ушел?

— Собирался, да послушничек-то наш, быстрее меня о воле смекнул, да перед делом Бегбелиевым дал деру!

— Уходил бы с ним. Строганов даже не почесался Савву искать, да и про тебя бы не вспомнил!

— Так-то оно так, — процедил казак, — только не могу за твое добро отпустить одного супротив смерти.

— Почему ж одного? — Карий показал на сопровождающих пищальников. — У меня и отряд имеется.

Василько недоверчиво посмотрел на стрелков и, выругавшись, сказал с укоризной:

— Злой ты, Карий, человек! Немилосердный, жестокий! Хоть в этом дурья послушниковская башка права оказалась! — казак подскакал вплотную к Даниле и заглянул в глаза. — Батюшка с матушкой не остолопом меня породили, к чему ты меня дурнем-то выставляешь? Или не разумею, что сие за прикрытие? И зачем без доспеха налегке едем? И почто благословили идти на мученика?

— Коли все понимаешь, так зачем со мною идешь? — Карий внезапно остановил коня, спрыгивая в еще не прогретую солнцем траву. — У меня ремесло такое, а тебя понапрасну рисковать жизнью я не просил.

— Убьют, так убьют, от судьбы не отвертишься, а только казак Черномыс за свою шкуру паскудиться не станет! — Василько спрыгнул с Монгола и пошел рядом с Данилою. — Должок у меня перед тобою. Великий должок, как перед самим Христом-батюшкой!

Карий остановился и вопросительно посмотрел на казака.

— За то, что в Пыскоре не позволил забить меня до смерти палкою, как взбесившегося пса, — пояснил Василько с жаром. — Не дал пропасть, живым из ада вывел! Сколь живу, столь об этом и помнить буду!

К полудню ясное и безоблачное небо стало пропитываться густыми, тревожащими взгляд, красками, вслед за которыми в воздухе повисла вязкая сладковатая духота. Большая гряда тяжелых туч шла с востока, медленно вытесняя с горизонта радужные цвета наступившего северного лета.

— На тьму движемся, — показал рукою Василько. — Стратилатовы грозы вещие, да и Бог не к доброму тьму кажет. Поворотим, Данила, назад?

Послышались далекие глухие раскаты и холодный, пришедший с Камня северо-восточный ветер, накрыл всадников ледяным духом.