Екатерина Балабан - Лучезарная нимфа

Когда, окончив говорить, Корнелий поднял заздравную чашу, никто не поддержал его, пока внезапно появившийся Домициан не воскликнул:

– Что же вы, друзья, не пьете за здоровье Тита Аврелия и Марка Азиния. Не гневите богов, Корнелий Виртурбий сказал в их честь замечательные слова.

Домициан не сразу прошел на свое место. Он замер в дверях, оглядывая многочисленное собрание большими обворожительными глазами и позволяя окружающим вдоволь налюбоваться своей отличной, атлетически развитой фигурой, которую подчеркивала пурпурная, расшитая пальмовыми листьями тога, ниспадающая до пола мягкими складками. На голове императора, начавшей понемногу лысеть, по-прежнему красовалась золотая тиара.

– В твоей речи не было ни слова об императоре, – шепнул Клемент, смерив Корнелия презрительным взглядом, снизойдя до объяснений непонятного поведения собрания.

Оказалось, прежде чем славить консулов, нужно было упомянуть выдвинувшего их на этот пост императора, правильно подбирая слова, чтобы случайно не задеть Домициана, так как он мог рассердиться из-за самой незначительной детали. Кроме-того, восхваления консулам должны были быть менее цветисты и поэтичны, чем цезарю.

Корнелий подумал, что от этих условностей у него взорвется голова. Все на этом пиру не так. Нет красивых женщин, нет музыкантов, нет веселого смеха и легкости в речах. Юноша спокойно обошелся бы без сей высочайшей милости и с большим удовольствием пошел пить вино к любому из своих друзей.

Домициан между тем, устроившись на ложе, одарил Корнелия ласковым взглядом и улыбкой, а затем изъявил желание принять лобызания присутствующих. Периодически он устраивал подобные представления, дыбы подданные не забывали, кому обязаны в этом мире. Он выпростал из-под тоги левую ногу. Каждому надлежало подойти и трижды прикоснуться губами к его стопе.

У Корнелия от этого окончательно испортилось настроение. Целовать стопы женщинам – это он мог сколько угодно. Но мужчине, пусть даже императору… Видимо эти чувства настолько явно отразились на его лице, что Клемент ядовито заметил вслух, да так громко, что все услышали:

– Юный Виртурбий жаждет пренебречь дарованной нам милостью величайшего из великих?

Корнелий нахмурился, недовольный собой. Он понимал, что здесь ни в коем случае нельзя выказывать свои настоящие мысли и чувства. И о брезгливости придется забыть, если хочется жить. Теперь придется отвечать за свою неосмотрительность.

– Пренебрегать милостями государя нашего и бога не принято, – ответил он, – Возможно благородный Клемент Аррецин озвучил собственные мысли, выдавая их за мои?

Если при замечании Клемента гости мгновенно примолкли, ожидая неминуемой беды, то теперь ахнули. Никто не предполагал столь дерзкого ответа от юноши государственному мужу, наделенному особыми привилегиями при дворе.

Домициан неожиданно довольно хмыкнул и приказал начинать церемониал.

«Терпи и учись. Пир у императора не развлечение, а тяжкий труд», – сказал себе Корнелий, переводя дух, – вроде бы все обошлось, несмотря на явное желание Клемента навредить ему.

А Клемент с неподдельным интересом уставился на юношу, ответившего ему так дерзко. Что-то вроде восхищения промелькнуло в его глазах.

Присутствующие тоже вздохнули свободнее, заметив благодушный настрой императора. Опять-таки, согласно своему общественному положению – на этот раз начиная с наименее именитых – стали подходить с лобызаниями к императору. Пожилые сенаторы, наделенные властью и опытом магистраты, по очереди опускались на колени и совершали отвратительный ритуал, сопровождая поцелуи новыми восхвалениями.

Корнелий одним из последних приблизился к цезарю, как и все встал на колени, стараясь заглушить чувство гадливости, трижды прикоснулся губами к царственной ноге. Произнеся затем несколько положенных фраз, собрался удалиться, уступив место Марку Кокцею Нерве, но Домициан удержал его за плечо.

– А теперь другую, – сказал он, предоставляя юноше для поцелуя вторую ногу.

Собравшиеся снова ахнули, поднялся легкий шум перешептываний. Подобная милость считалась особенной, и редко кто удостаивался ее. Корнелий, преодолевая отвращение, выполнил и это, после чего Домициан удостоил его еще одной ласковой улыбки. Новая неслыханная милость вызвала новую волну обсуждений. На Корнелия стали смотреть по-особому, некоторые подобострастно, некоторые с жалостью, Нерва нахмурился, а Аррецин Клемент метнул на юношу еще один заинтересованный взгляд.

Домициан поднял чашу, наполненную вином, призывая всех к вниманию, и опять это показалось всем необычным. Цезарь редко говорил здравницы.

– Я предлагаю всем присутствующим выпить до дна за того, кто сегодня, не побоявшись уронить свое достоинство, смело сражался на ристалище за честь зеленой партии. Управлять шестеркой, запряженной в колесницу может либо только очень безрассудный, либо очень искусный возница. Мы все могли наблюдать, как ловко, как бесстрашно наш юный Виртурбий обошел препятствия и домчался до победного конца, полностью оправдывая собственное прозвище (Виртурбий – вихрь). Соревнование колесниц само по себе, без сомнения, занимательное зрелище, но сегодняшний день был особенно щедр на события, которые останутся в нашей памяти навсегда. Поздравим же нашего героя с его первой победой. Возможно, в будущем, он снова порадует нас появлением на ипподроме и столь же яростно будет сражаться за победу. Виват Корнелий!

Зал поддержал цезаря дружным «Виват».

Домициан удалился почти сразу после своей речи, сладко улыбнувшись Корнелию в третий раз, что не укрылось от собравшихся и вызвало новую волну пересудов.

Кокцей Нерва покачал головой, всем своим видом говоря: «Берегись. За свои милости цезарь хочет очень многого».

Что касается Корнелия, он давно проклинал себя за свой безрассудный поступок на ристалище. Похоже, дорого обойдется ему его азартное стремление к победе.

Между тем пир продолжался. За закусками последовал собственно обед. На этот раз главное место на столах заняли огромные кабаньи туши в соусе из яблок и всевозможных приправ, поданные на серебряных блюдах. На главный стол кабана подали на золотом блюде. В блюдах поменьше красовались гуси, чье нутро было набито густым медом и перцем, рябчики в окружении мелкой копченой рыбешки, небольшие осетры, запеченные целиком, жареные шампиньоны, свежие овощи и специи. И конечно благородное фалернское вино в дорогих сосудах из белого золота, с инкрустациями из драгоценных камней.

Опять славили Домициана, который все не появлялся за столом. Славили за его щедрость и гостеприимство, хвалили жаркое и вино. Некоторые, памятуя об особых милостях, оказанных юному Галлию, отважились поднять за него свои чаши и сказать несколько добрых слов, – может Домициану будет приятно услышать, как хвалят его нового любимца.