Екатерина Балабан - Лучезарная нимфа

– Так скоро? – зашептал он ей в маленькое ушко, – Ты приходила только затем, чтобы вернуть мне долг? Или зачем-то еще?

– Я хотела вернуть долг, – выдохнула она, чувствуя, что совершенно ослабла в его объятиях.

– Неправда! Ты прекрасно понимаешь, что твои деньги мне не нужны. Ты хотела меня увидеть? Ты поэтому пришла?

– Не надо, – пробормотала она, – Отпусти, отпусти, господин.

– Меня зовут Корнелием. Пожалуйста, назови меня просто по имени. Пожалуйста, Антония.

– Мне надо идти, меня ждут! – ею вдруг стала овладевать паника, она сильнее забилась в его объятиях, мечтая вырваться и убежать прочь. Его натиск не на шутку ее напугал.

Он отпустил. С тоской и сожалением глядел, как она отступает к выходу.

– Прости меня! – проговорил он вдруг, не трогаясь с места, и в его голосе прозвучало столько искреннего сожаления, что девушка невольно остановилась.

– Я желаю тебе счастья с твоим мужем, – сказал он совершенно серьезно, – Ты обязательно должна стать счастливой.

– У меня нет мужа, – ответила она, обернувшись, и снова загляделась в синие, затуманившиеся неведомой печалью глаза.

– Но скоро будет.

– Нет. Мы расстались.

Она сама не поняла, зачем сказала это. Глаза Корнелия сверкнули, в мгновение ока он снова оказался подле нее, нежно взял за плечи и произнес:

– Вы расстались из-за меня?

– Отчасти. Он не поверил в мою невиновность.

– Как же ты живешь? У тебя есть деньги? Чем зарабатываешь на жизнь?

– Не тем, о чем ты подумал в первый раз, – смущенно выдохнула она.

– Теперь я знаю это. Так чем же?

– Я неплохо пою. Меня приглашают развлекать гостей на праздниках и платят хорошо.

– Развлекать гостей?..

– Только пением.

Корнелий нахмурился, представив себе Антонию среди пьяных гостей. Он хорошо знал, чем порой заканчиваются праздники и как обращаются с такими как она прелестными молодыми девочками. Он крепче прижал ее к себе.

– Оставайся. Перебирайся сюда с отцом. Я буду заботиться о тебе и о нем. И никто, никогда не заставит тебя больше веселить пьяную публику на пирах.

– Мне остаться? – она не верила своим ушам, ее просил остаться великолепный юноша, потомственный аристократ. Остаться в этом огромном доме? Ей, бедной девушке с Велабра!

– А разве ты не хочешь быть со мной? – спросил он, склоняясь совсем низко к милому лицу, – Ты заворожила меня, теперь я весь твой.

Она дрожала в новом приступе волнения. Никогда еще мужчина не просил ее о близости с ним.

– Мне страшно, – прошептала она, – Мне очень страшно!

Ее прекрасные глаза наполнились слезами, и он внезапно понял, чего она так боится.

– Ты еще не была с мужчиной? – выдохнул он.

Она, не отвечая, просто смотрела на него, охваченная неизвестным ей прежде чувством, и, хотя она назвала это чувство страхом, то было нечто иное, чему она пока не знала названия.

– Не бойся меня, – проговорил он потрясенный, любуясь ею с новым наслаждением, – Я совсем не хочу, чтобы ты боялась.

Умелый соблазнитель, которому охотно подчинялись прекрасные женщины всех сословий, внезапно оробел перед этой маленькой хрупкой девочкой, опасаясь обидеть ее и потерять.

– Ты мне снилась каждую ночь, – неожиданно признался он, глядя на нее с отчаянной надеждой, – Не знаю почему, мое сердце так ждет тебя и так бьется, когда ты рядом. Если бы ты могла остаться…

– Мой господин! – прошептала Антония вся трепеща, но вовсе не стремясь избавиться от его объятий, столь же желанных, сколь и опасных.

Прежде, чем она успела сообразить, что происходит его губы оказались на ее губах, завладели ими с мягкой настойчивостью. Паника и наслаждение одновременно охватили Антонию. Она попыталась вырваться, но Корнелий не позволил ей убежать, властно обхватив за плечи.

– Ты мне нужна, я умираю без тебя, не отказывай мне сейчас, – простонал он, вновь заглядывая в бездонные, полные противоречивых чувств глаза, – Можно я буду первым? Прошу позволь, Антония…

Она тихо ахнула, еще раз рванулась из его рук, не на шутку напуганная таким натиском, но вдруг, выпущенная им из объятий, испугалась другого – охватившего ее холода потери. Всем своим существом она тянулась к Корнелию, зачарованная его взглядами и нежным шепотом. Синие, потемневшие от желания глаза не хотели ее отпустить. Робким движением она сама подалась к юноше, преодолев стыдливость и девичий страх, обхватила за талию, заставляя его кровь быстрее заструиться по жилам. Новый поцелуй настиг ее уста, жадный, жаркий, сладостный. От неведомого прежде наслаждения закружилась голова.

Корнелий обнял лицо девушки, пальцами гладил щеки, ставшие пунцовыми от его ласк. Потом подхватил ее на руки, слабую, податливую, уставшую сопротивляться собственному влечению, перенес и уложил на мягкую широкую скамью.

Марк, заглянувший в алу, спустя какое-то время и ставший добровольным свидетелем части произошедшего, удовлетворенно хмыкнул и пошел разгонять клиентов. Сегодня Корнелий вряд ли вновь вспомнит о них.

Антония пробудилась до рассвета и, приподнявшись на локте, долго рассматривала в тусклом свете ночников спящего сном младенца Корнелия. Он лежал на боку лицом к ней, одной рукой обнимая ее за талию.

Весь вчерашний день напоминал Антонии волшебный сон, в котором этот прекрасный юноша творил чудо, а она, подчиняясь ему, парила на вершине блаженства. Он был нежен с ней и терпелив, его ласки постепенно пробуждали в ней чувственность и до сего дня спавшие в глубинах юного тела желания. Он шептал ей такие слова, которых она никогда не слышала, и в каждом его слове сквозили восхищение и благодарность за то, что она здесь, с ним.

После длительных ласк они отдыхали, завернувшись в одеяла, пили разбавленное вино, ели поданные слугами кушанья, все это время не сводя друг с друга восхищенных глаз, разговаривали обо всем на свете. Она рассказывала ему о своем детстве, проведенном в римском театре, где служил отец, о матери, научившей ее петь необыкновенные песни. Он вспоминал Апулею, где рос вместе с сестрой, среди широких лугов и полей. Вспоминал отца, привившего ему любовь к лошадям, научившего его всем премудростям верховой езды и управлению колесницей.

– Нужно было остаться там, на вольных просторах, подальше от Рима с его пороками и страстями, – говорил он, – Там все мы были счастливы. Но отцу казалось, что именно в Риме настоящая жизнь. Он все время рвался сюда. Мама, если бы была жива, отговорила бы его, но она умерла от какой-то скоротечной болезни, и тогда отец перевез нас в Рим. Он получил квесторство при Веспасиане, с удовольствием посещал курию и занимался государственными делами, а летом мы опять отправлялись в Апулию, туда, где дома не загораживали солнце, а люди улыбались друг другу. Три года назад его не стало тоже. А я привык к шуму и суете большого города. Мне, также, как и отцу, стало недоставать их среди апулийских просторов.