Андрей Воронов-Оренбургский - Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти

– Трудно, больно, тяжко нам… – неслись голоса теней, и он, вскидывая руки, исступленно кричал:

– Трудно?! Конечно трудно! Больно и тяжело всему миру! Нет ни одного месяца, дня и часа на земле, чтобы люди не убивали друг друга! Так устроен мир!

– А разве в Сельве другая жизнь?

– Чем мы, христиане, тогда отличаемся от зверей? —кричали с другой стороны.

И он терзался в ответах, вопрошая у неба. Инстинкт заученно твердил одно: «Аморальным может быть только неудача, проигрыш, поражение».

– Но что тогда такое мораль? – вопрошал внутренний голос.

– Я служу королю и Испании! – рвал грудь его крик.

Но молчало людское море, не оставляя надежды, не этого ждало оно ответа… И каялся он, вспоминая Вечную Книгу, голос которой подсказывал нужные слова…

Он вдруг задумался о Тиберии, и ему стало жаль ее… Луис попытался отыскать ее взглядом среди надвигающихся серых рядов лиц, но тщетно…

– Тиберия-я!

* * *

Луис проснулся в темноте. Голова гудела от тягостного сна, желудок тянула чрезмерная порция вина. Прохлада ночи отчасти успокоила его, охлаждая лихорадку недавнего кошмара.

Он сразу почувствовал, что Тиберия не лежит рядом и, подняв голову, приметил ее фигуру на фоне окна. Обнаженная, она стояла в квадрате лунного света, играя маслянистыми бликами на шоколадных плечах. Он беспокойно посмотрел на нее, и события вечера и ослепительно-пестрого кошмара с трудом прокрутились в голове…

Нащупав коробку с сигарами, он запалил спичку. Сделав пару затяжек, протер глаза и хрипло спросил:

– Почему не спишь? Эй, что там?

Тиберия не откликнулась, не отошла от окна, оставаясь неподвижной. Она напоминала ему черную прислушивающуюся статую. Луис скользнул взглядом вдоль грациозного изгиба спины мулатки, задержал его на тугих овалах ее ягодиц и плавной линии бедер. Он ласкал это тело всего пару часов назад; покрывало было еще скомкано внизу кровати, и в комнате еще витал пряный запах страсти. Капитан ощутил, как опять просыпается в нем желание, и сел на кровать, поправляя рукой волосы.

– Ты долго еще собираешься там стоять? – он повысил голос.

Она медленно повернулась, и он увидел смятенный взор.

– Я слышала звук рога,– прошептала она.– Там, за рекой…

– Охотники в этот час? Брось, тебе показалось.

– Нет,– голос мулатки заметно дрожал.– Я слышала ЕГО.

Капитан выбрался из постели и встал рядом с Тиберией, чувствуя себя как-то глупо. В черной сини ночи и он разглядел вороватый месяц, который прятался за тучами, как краснокожий за лошадьми, и более ничего.

– Ну? – сказал он через минуту, обнимая ее за плечи.– Я что-то ничего не слышу.

– Подними своих солдат…

– Зачем? Пусть отдыхают… Достаточно караула.

– Это был не простой рог.– Она набожно перекрестилась.– Такой же… я слышала в Навохоуа… Это ЕГО голос… Поднимай солдат!

– Ну вот что, я устал от твоей дури. Если уж ты что-то возьмешь в голову, то ничем не выбьешь.

– Вот, вот… опять! – она прижалась к нему, и Луис почувствовал, как от страха загусилась кожа на ее спине.

Он придвинулся ближе к стеклу, стараясь разглядеть патио, но в душной темноте лишь покачивались ветви деревьев.

– С чего ты взяла, что там кто-то есть? Я ничего не слышу… Пойдем, ляжем.

И он уже собрался силой отвести Тиберию от окна, когда насторожился. Сначала ему показалось, что это лишь пронзительные завывания ветра, летящего с гор, но потом звук стал выше по тону и более мощный. Пальцы беглянки сжали его руку. Трубный звук, напоминающий жуткий вой – протяжный, неистовый и леденящий,– стих.

– Роковой знак,– прошептала Тиберия и снова перекрестилась.– Бог в небесах, Бог на земле! – «Per omnia secula seculorum » 18 18 Per omnia secula seculorum – во веки веков (лат.). ,– вспомнились слова падре Игнасио.

Она бросила взгляд на Луиса – капитан судорожно на-девал мундир.

Весь остаток ночи они провели с оружием в руках. Вместе с драгунами Луиса ружья держали мужчины Сан-Ардо. Нынче у каждого была одна судьба. Тень нависла над всеми: и либо выстоять, либо сгинуть.

Когда начало светать, люди встряхнулись душой. Ночь пугала сильнее.

– Пусть хоть на одной ноге, да всё же выстояли! —слышались разговоры среди ополченцев.

– Верно, католики! Только так, братья! – пафосно восклицал сержант Аракая, сам холодея душой.– Всё невечно, и всё когда-нибудь прахом пойдет. Но Сан-Ардо покуда жив, хотя, если угодно Христу, то падет и ваше пуэбло… Завалит враг трупьем улицы вровень со стенами… Ну, так что ж… уйдем в Сан-Хосе иль в Монтерей… Главное, духом не пасть, а народ сбережет о героях память.

– Ладно уж, не до памяти… – хмуро отозвался шорник, сидевший рядом с Винсенте. Жадная проседь серебрила его густые черные волосы. Тяжелые венозные руки сжимали дедовский клавин 19 19 Клавин – короткое ружье с кремневым замком, употреблявшееся в XVIII веке. .– Лишь бы скорее… хоть как бы это кончалось. Какой из меня воин, сержант?

– Да ты ж своим кулаком быка свалишь, Фальсо! —возразил толстяк, но шорник только сплюнул:

– Я и думать-то о сраженьях боюсь. А уж как кровь проливать чью-то – хуже нет…

Фальсо мучительно вздохнул и посмотрел из-за плетня: река, как обычно, спокойно несла свои тяжелые воды.

– Ох и длиннющий же нынче день, а ведь только начался, собака… Ты бы спросил, сержант, у сеньора: долго нам так цепенеть в ожиданье? Дела ведь есть в доме.

– У нас, солдат, говорят: если в башке нет, то из зад-ницы не достанешь! – глаза Винсенте тлели презрением.—Видишь вон тех птиц?

– Грифов, что ли? – насторожился шорник.

Сержант утвердительно кивнул головой:

– А что они, по-твоему, желают, брат?

– Да ничего,– неуверенно пожал плечами Фальсо.—Сидят на ветвях и ждут.

– Вот и нам стоит ждать. А ты: «спроси капитана».

* * *

Так за разговорами, за томительным ожиданием наступил рассвет. Небесное светило взошло над черным хребтом Дьябло, украсив небо розовым оперением нарождающегося дня. Щупальца белого тумана стлались над лугами, словно пытались прилипнуть к камням и травам… Когда солнце взошло в зенит, плеснул звоном колокол, и все, кроме часовых, отправились на обед.

Дон Луис стоял перед зеркалом и тщательно осматривал свой мундир. Выстиранный и отутюженный Тиберией, он смотрелся свежо, почти как новый. Специальной барсучьей щетинкой Луис прошелся по своим усам и, оставшись довольным, стал подпоясываться ремнем…

– Ваша светлость,– за дверями треснул сухой голос Лопеса.– Извольте спускаться, стол накрыт.

– Иду! – капитан, сидя на стуле, надевал начищенные индейцем-слугой сапоги. С первого этажа доносилось то мирное позвякивание посуды, то торопливая возня прислуги, то аппетитные запахи жареной оленины и шиншима 20 20 Шиншим – жаркое из кукурузы, гуся или утки с тертым луком и чесноком; в него добавляются масло дендэ, сушеные креветки и размолотый миндаль, либо зернышки тыквы или арбуза. (Прим. автора). , от которых во рту сразу появлялась слюна.