Малхаз Цинцадзе - Нестор

– Ну что ж,– сказал Иосава,– раз мы опять вместе, пора идти за билетами до Саратова.

На вопросы заинтригованных товарищей только сказал:

– Пойдем, пойдем, по дороге расскажу.

– Большевики собирают Красную армию,– начал он.– Ну, это вы знаете. Но им не хватает людей, поэтому они формируют еще и народные дружины. Они набирают добровольцев. И повезут они их в Саратов. Куда нам и надо. И еще кормить будут в пути.

– Ты что, с ума сошел? Воевать собираешься?!– в один голос воскликнули все.

–Да ну, зачем воевать? Нам только до Саратова, а там ноги в руки – и только нас и видели.

– Дезертирами станем? – Ревишвили это не понравилось.

– Не надо путаться в формулировках,– поправил его Иосава.– Это всего лишь средство доставки из одной точки в другую. Без патриотизма и жертвенности, пожалуйста.

Васадзе обдумал услышанное, примерил к себе, не пятнает ли это его честь. Решил, что нет, это скорей разведоперация в рамках обходного маневра. Хлопнул Сандро по плечу.

– Пошли.

Возле вагонов, где суетились красноармейцы, стоял стол, за которым сидели двое мужчин. Один расспрашивал и выдавал оружие, второй записывал что-то в толстую книгу. Перед столом собралась короткая очередь. Рабочие небольших воронежских фабрик и железнодорожных мастерских, в основном молодежь, записывались в добровольцы. Первым в очередь встал Иосава, и он же первым оказался перед крепким широколицым и улыбчивым рабочим. Увидев перед собой Сандро, он обрадовался.

– А-а, пришел, студент? Привел своих друзей? Молодцы! Видишь, Василий? – Он толкнул в бок писаря. – Сознательная в Питере молодежь, не то что у нас. Человек сорок еле набрали. Говори фамилию.

Иосава на мгновение застыл и выпалил:

– Веснянен Уве.

Писарь замер и спросил недоверчиво:

– Что за фамилия такая?

– Нормальная финская фамилия,– и, опережая следующий вопрос, добавил:– Мама у меня грузинка.

– Ну да, тогда понятно,– удовлетворил свою любознательность писарь.

Вслед за Весняненом в добровольцы записались: второй студент-железнодорожник Астафьев, студент университета Илья Кокоурин, а также рабочий завода «Сименс-Шукерт» Петросов. Только Ожилаури назвался своей фамилией и при получении оружия расписался, аж на три графы, крученой адвокатской подписью.

– Что это вы за фамилии такие сказали? – удивился он.

У всех была своя причина, о которой не хотелось говорить, поэтому замялись, незная, как объяснить свой инстинктивный порыв, но правильно сформулировал только Иосава:

– А зачем им знать, кто потом дезертировал из их рядов?

– Вах! – воскликнул Ожилаури и шлепнул ладонью по ладони сверху вниз.– Как же я не сообразил?

Отряд воронежских ополченцев в составе сорока семи человек построился вдоль вагона. Из больших деревянных ящиков им уже выдали длинные пехотные винтовки-трехлинейки, патроны, котелки и ложки, а Иосава и Зервасу – даже вещмешки, от чемоданов пришлось отказаться. Товарищ Самойлов, тот самый широколицый, крепкий, среднего роста рабочий, прошелся перед своим отрядом, запоминая каждого бойца в лицо. Перед Сандро остановился.

– Вы бы, ребята, свои студенческие костюмчики переодели. Воевать едем, вы их до лучших времен поберегите.

За время их путешествия костюмы помялись, потеряли свой уставной торжественный вид, но все же своей формой они выделялись среди свободно и просто одетых рабочих-ополченцев. Самойлов встал лицом к отряду.

«Сейчас начнутся речи»,– подумал Иосава. Он наслушался их в Петрограде. Там митинги проводились чуть ли не ежедневно. Правда, после прихода большевиков к власти несанкционированные сборища были запрещены и разгонялись не менее жестоко, чем во времена царствования Николая. Все митинги были похожи, они были не столько информативными, сколько воспламеняющими. От талантов оратора зависело, насколько он зажжет массы своими воззваниями и призывами. От него зависело, куда пойдет толпа— брать Зимний дворец или громить продовольственные склады купца Растеряева. Однако Самойлов не выступил с пламенной речью, зачем агитировать тех, кто добровольно шел в бой? Он спокойно, без аффекта, рассказывал, почему они идут на фронт, почему им придется стрелять в своих соотечественников и почему они должны по возможности беречь себя. Не было в его речах и ненависти к врагу, призывов к жестокости, только жалость к непросвещенным и обманутым. Многих ополченцев он знал лично по железнодорожным мастерским, к ним он обращался по именам, как старший товарищ. Даже Иосава, отбросив циничные мысли, прислушивался к его словам. Как удачно все же, что он утром познакомился с ним и, как будто поддавшись его уговорам, пообещал привести своих друзей. Зачем расстраивать человека своим нигилизмом? Получилось даже хорошо, обещание сдержал. Каково будет потом его обмануть?

Самойлов закончил свою речь, нет, беседу с ополченцами и перешел к практической части.

– Давайте теперь разберемся с этим инструментом.– Он указал на винтовку.– Как ее заряжать и как ею пользоваться. А ну-ка! Кто знает?

Васадзе даже не подумал – рука сама поднялась, уж что-что, а трехлинейку он разбирал-собирал с закрытыми глазами, но тут же опомнился и руку опустил. Но Самойлов уже заметил его.

– Петросов? Ну, покажи, что умеешь.

Васадзе вышел перед строем и на том же столе, где недавно записывали в добровольцы, в два счета разложил винтовку, собрал ее и зарядил.

– Молодец! – восхитился Самойлов.– Где так научился?

– Приходилось стрелять на баррикадах,– честно признался он.

Самойлов окинул строй взглядом.

– Все видели? Теперь делаем тоже самое. Петросов, помоги товарищам.

– А кормить скоро будут? – не удержался Зервас.

– Вот научитесь обращаться с оружием— и потом покушаем. – Одарил его широкой улыбкой Самойлов.

Кормили их вместе с красноармейцами из большого походного котла. Наконец после стольких всухомятку проведенных дней они ели горячую пищу. Овсяная каша с тушеным мясом показалась Ожилаури куда более вкусной, чем последняя праздничная трапеза в ресторане Ляпунова. В добавке им тоже не отказали и еще чаю налили. Но и это было не все. Вечером, готовясь к отправке, ополченцы поднялись в выделенный для них вагон. Обычный товарный вагон с устроенными в три этажа настилами. Закрепив винтовки в специальных пазах вдоль стенки вагона, друзья бросились к нарам. Вытянуться на них во весь рост оказалось несказанным наслаждением.

– Добровольцем быть не так-то и плохо,– промурлыкал Фома и, вдруг что-то вспомнив, повернулся к Ожилаури.– Тедо, послушай. Я не уверен, но, по-моему, я видел сегодня тех типов, с которыми мы дрались в Москве на вокзале. Они весь день крутились неподалеку. Один с усами а-ля Чингисхан, другой – с такой квадратной бородой. Третьего, правда, не было.