Галина Ефремова - Белая Гора

«Возьми, вот плата за спасенье сына».

А у ребёнка уж не крик, а стон,

На лобик выступают капли пота.

И стал каким-то сонным, вялым он,

И началась протяжная зевота.

И я зажгла церковную свечу,

Господнюю молитву начиная…

На что надеюсь я? Чего хочу?

Ах, если бы сейчас, не вспоминая

Грехов моих, пришёл на зов ко мне

Учитель мой! Учитель! Где ты? Где ты?

И тут образовался на стене

Огромный круг сияющего света.

В нём, будто бы на облаке, парил

Учитель мой. – Я вся затрепетала.

Он что-то объясняя, говорил,

Он говорил, но я не понимала.

Он снова стал невидим для меня,

Лишь на стене остался лучик нежный.

И я, себя ругая и кляня

Внутри, была почти спокойна внешне.

Я продолжала медленно читать,

Едва закончу и начну сначала,

А слева от меня сидела мать

И сына к сердцу крепко прижимала.

«Заснул сыночек. Правда? Посмотри.

Затих совсем. Читай теперь потише».

Вдруг в комнате раздался страшный крик:

«Да он не дышит, Господи! Не дышит!»

Трясёт его: «Проснись же, мальчик мой!

Тебя своим я криком испугала?

Ну, хочешь, мы пойдём сейчас домой?

Открой же глазки, милый!» – «Гала, Гала! –

Стакан воды ей наливаю я:

«На, выпей, успокойся, всё напрасно…» –

«Ах, Валька, подколодная змея!

Ты виновата, знаю я прекрасно –

Разрушить хочешь так мою семью?

Что зыркаешь? Ты думаешь, не знала?

Да ты ж, как кошка, влюблена в Илью.

Ты Коленьке отходную читала!»

И крик, истошный крик на всю избу:

«Скотина! Тварь! Нет, хуже, хуже твари!

Пусть трижды там она в своём гробу

Твоя перевернётся баба Варя!

Она-то денег сроду не брала,

Она была нежадная старушка.

Ты ж дьяволу всю душу продала

За эти золотые побрякушки!

Небось, смеёшься надо мной в душе.

Что? Душенька твоя теперь довольна?!»

Я выдернула серьги из ушей,

Не ощущая, больно иль не больно.

Сняла с одной, затем с другой руки

(Как к ним уже мои привыкли ручки!)

Колечки золотые, перстеньки,

Всё на столе в одну сложила кучку.

Одним рывком я сорвала потом

(Помыслила: «Прости меня, о, Боже!»)

Цепь золотую с золотым крестом

И сверху в кучку положила тоже.

Затем без лишних слов, без долгих слёз,

Без показного горя и печали

Открыла дверь и вышла на мороз,

А Галя всё кричала и кричала.

Как свечки, в небе звёздочки горят.

Не помню, как я вышла на дорогу.

На мне – «ночнушка», байковый халат

И тапочки мои на босу ногу.

По грейдеру широкому вперёд

Иду. Куда? Зачем? Не всё равно ли?

Меня ни страх, ни холод не берёт.

Никто теперь. Я – абсолютный нолик.

Ни дома нет: я не вернусь домой,

Нет ни родных и ни подруг. Ну что же!

Уж если от меня Учитель мой,

Учитель мой, кто был мне всех дороже,

Ушёл, ушёл, и в том моя вина,

Тем дням счастливым больше не вернуться.

И жизнь моя кому теперь нужна?

Уснуть бы мне и больше не проснуться!

Да вот, пожалуй, нужный мне сугроб.

Устала я, хоть путь мой был недлинный.

Заснуть, заснуть, забыть скорее чтоб

Ночной кошмар и страшный крик Галины.

В ушах стоит тот нестерпимый крик,

В глазах – ребёнок мёртвый предо мною…

И тут остановился грузовик –

«УРАЛ» огромный за моей спиною.

И подошёл водитель молодой:

«Откуда ты? Что так легко одета?»

Но, видимо, смекнул: моей бедой

Чтоб с кем-то поделиться, надо где-то

Не час один и, может быть, не два,

И обо всём рассказ мой был бы длинным.

Почувствовал, что я едва жива

И на руках отнёс меня в кабину.

Налил из термоса горячий чай:

«Ну, что, поедем дальше?» – Я кивнула.

«Не можешь, ты пока не отвечай».

От чая я согрелась и уснула.

Когда же солнца зимнего лучи

Упали на неровную дорогу,

Глаза открыв, подумала: «Умчит

«УРАЛ» от мест, где я грешила много

Меня легко. Но как мне обрести,

Как мне найти водителя такого,

Чтоб от самой себя сбежать, уйти,

И в мыслях чтоб не возвращаться снова

К событиям последних дней и лет

(Быть может, кроме юности и детства),

И понимаю, что шофёра нет

И нет такого транспортного средства.

«Проснулась? Вот и славно!» – Озарил

Улыбкой светлой. Я же опустила

Свои глаза. «Меня зовут Кирилл,

А как зовут тебя?» – «Я – Валентина.

Ты вправе знать, кого сегодня спас

И кто сидит с тобой в кабине рядом».

Я начала нелёгкий свой рассказ.

А он ничем: ни словом и ни взглядом

Ни мыслей и ни чувств не выдавал,

Моим внимая страшным откровеньям,

Он иногда лишь головой кивал

В знак пониманья, а не осужденья.

Когда ж, закончив, замолчала я,

Ждала, как подсудимый – приговора,

Сказал: «Я друг тебе, а не судья.

Помочь хочу. Да мы приедем скоро.

Я привезу тебя к себе домой.

Родители нам рады будут очень.

У нас перезимуешь, а весной

Заняться сможешь, чем сама захочешь».

А мы уже катили по шоссе,

Въезжая в город каменно-бетонный.

Дома многоэтажные там все,

Как близнецы, в одеждах однотонных,

Невзрачных в свете солнечного дня

Стояли, словно школьники, рядами.

В свою семью Кирилл привёз меня:

К своей сестрёнке младшей, папе, маме.

И вот, на пятом верхнем этаже

Холодного на вид, чужого дома

Я, греясь, словно таяла уже

От тёплого сердечного приёма.

Знакомство продолжалось за столом:

Сестричка ходит в школу, мать – строитель…

Случайно взглядом встретилась с отцом –

«А папа по профессии – учитель». –

«Учитель?!» – будто задохнулась вдруг,

И звон в ушах, и лоб покрылся потом,

Биенье сердца и дрожанье рук,

И жар в груди, и потемнело что-то

В глазах совсем. Что дальше говорил

Сергей Петрович, я не понимала.

Меня мгновенно подхватил Кирилл,

И тут же я сознанье потеряла.

Он уложил меня в постель, и я

Неделю провалялась в лихорадке.

За мною вся кириллова семья

Ухаживала. Частые припадки

Истерики и изобилье слёз

(«Прости, Учитель!» – я в бреду кричала)