Борис Успенский - Берега Ахерона

А так мы сидели с другом и пили вкусное темное пиво с воблой и обсуждали дела давно минувших дней. Очень уж грустные дела, скажу я вам.

– А что Лиза? Вадик, ты любил ее?

– Не знаю, но мы были близки. Лизка, дура, на следующую ночь сама полезла туда.

– И что?

– Десять лет, как похоронил. Вот так, мой друг. У Валентина чуть не стался инфаркт. Мамонтов тоже умер, неделю не мог прийти в себя. Я тебе рассказываю все это, потому что наболело. Валик стал другим. Ко мне на специальность перешел его бывший студент. Ну и спросил его о доценте Малько. Ответ был неприятный. Студент сказал, что доцент читает, как Бог, но взгляд темный, презирающий, что даже говорить с ним тошно. Он презирает собеседников, поглощает их.

– Вадим, мы с тобой преподаватели. Разве это можно?

– Можно, если его душу поглотила Геката.

– А она могла?

– Вполне. Лучше ли свет? Не знаю. Меня поглотила Артемида, лунный свет. Это лучше, чем Тьма, но итог… Промолчу. Короче, попали мы с Валиком, каждый по-своему, но итог один. Вот так, мой коллега. Запиши мой бред, опубликуй. Но есть и хорошее. После экспедиции я приехал домой. Матери, царство ей небесное, стало плохо. Я наложил руки на ее грудь и облегчил боль, движением рук снял боль на второй стадии рака. Вот так. Но я в полнолуние не могу заснуть, словно лунная богиня меня хочет. Уже начало второго ночи, но мы сидим в пабе, ибо я все-равно не засну. Взгляни на небо.

А на небе сияла полная Луна, горела серебристым огнем. Мне как-то все-равно, а вот Вадим грустно пил темное пиво и тоскливо смотрел на небо. Он был там, в чертогах богини и я просто молчал, наблюдая за другом.

В начале «темных веков» только Византия напоминала окрестным народам о былом величии Ромула и Рема. Мир стал другим, но ромеи цеплялись изо всех сил за прошлое, жили им и гордились делами давно ставших прахом цезарей. Имперские легионы еще пытались собрать воедино не собираемое, но ни Юстиниан Великий, ни его первый стратег Велизарий не понимали, что лучшие имперские времена прошли несколько веков назад.

Совсем не об этом думал новый епископ херсонесский, отправившийся в свою епархию ранней весной, когда еще не стихли зимние шторма. Свинцовые волны в бессильной ярости пытались сокрушить борта дромона, но корабль был сделан добротно и выдерживал удары стихии. Навигация еще не началась, и только экстренная необходимость могла заставить навклира выйти в открытое море в столь неподходящее для плавания время. Из Константинополя прибыл гонец и сообщил, что наместнику Климатов надо срочно доставить важный пакет, а указы базилевса не обсуждаются, а выполняются незамедлительно. Именно по этой причине быстроходный военный корабль отправился в Херсонес в столь неурочное для навигации время.

Именно этим случаем воспользовался новый епископ Херсонесский, чтобы как можно быстрее попасть в епархию, где верующие уже долгое время находились без пастыря. Навклир согласился доставить епископа в Херсонес за умеренную плату. В самом деле, если на борту находится божий человек, то на экипаж снизойдет небесная благодать, и увеличатся шансы на благополучный исход плавания.

Служителю Господа казалось, что он умирает, стоит на пороге адских испытаний за грехи молодости. Епископ тешил себя мыслью, что назначение в Херсонес является признанием его заслуг по борьбе с ересью, хотя повышение в должности уж очень было похоже на ссылку. Это ведь не спокойная епархия в Вифинии, а пограничье с язычниками, совершавшими постоянные набеги в Таврику. А море и не думало успокаиваться, бросая корабль с одного гребня волны на другой.

Служка, вошедший в комнату, отшатнулся, увидев невероятно бледное лицо епископа, и набожно перекрестился.

– Владыка! Показались стены Херсонеса. Скоро войдем в порт! Хвала Всевышнему, который сохранил нас от напасти всякой и разной! – сообщил монах, скорее даже пропел, словно находился на хорах церкви.

– Проводи меня на воздух! – простонал епископ, но не удержался на ногах, упал и затих, словно умер.

Монах помог клирику подняться, и подал резной посох с костяным навершием в виде шара. Епископ, которому еще и сорока лет не было, казался глубоким стариком. Холодный ветер пронизывал до костей, но святой отец не обращал на это внимания. Равнодушно взглянул на высокие стены города и закашлялся от холодного ветра и соленых брызг. Вот она, какова твердыня Таврики, могучий оплот императора ромеев. Повеление базилевса о том, чтобы в каждом квартале была церковь, выполнялось неукоснительно и все же… Почему-то не покидало смущение, что все это мишура, ширма, занавес, за которым тлеют угли язычества.

Даже служка поежился и стал как-то меньше. Он усиленно крестился, прося Богородицу смилостивиться. Богородица, конечно, всегда поможет страждущим богомольцам, а вот Артемида-Дева может и стрелу выпустить в гневе. Ушли языческие демоны, хотя могли и остаться, чтобы смущать души тех, кто не крепок в вере. Видно, не так уж и был не прав апостол Андрей! Святой человек, а и его не поняли. Язычники за Борисфеном поняли, уразумели свет истинной веры, даже варвары далекой Каледонии, а вот просвещенные ромеи упорно отказывались от спасения души.

– Я выжгу скверну каленым железом! – пробормотал епископ, распрямился и словно скинул десяток лет, а глаза опять загорелись тем внутренним огнем, от которого дрожали в страхе еретики Вифинии.

– А ведь выжжет, – подумал монашек и поспешно отошел в сторону, вспомнив о мясе, в постный то день.

Дромон остановился перед входом в бухту, прегражденную массивной цепью. Навклир пересел в лодку, чтобы сообщить начальнику порта о своем прибытии, а кормчий стал у весла. Вскоре показался порт, башня беспутного императора Зенона, цитадель и дома, стоявшие под прикрытием стен. Кораблей мало, все больше рыбацкие хеландии, спрятавшиеся в бухте от зимних штормов.

Перед тем, как сойти на берег пастырь невольно вспомнил о судьбе первых епископов, и сразу стало неуютно. А зачем вспоминать о том, что было когда-то, если предшественник умер в постели от настойки аконита или более изысканного яда.

Нового пастыря божьих овечек встречал лично первый архонт Климатов Валент со свитой. Не верил святой отец никому, а уж этим-то не станет доверять даже в день Страшного Суда. Тронешь рукой шелковистую шерсть таких агнцев, а перед тобой уж и не агнцы вовсе, а львы «рыкающие», которых усмирить можно только божьим словом.

– Хайре, владыка! Только неустанная забота о благе ближних заставила Вас покинуть Синопу в столь неподходящее время, ибо некому пасти самое смиренное стадо во всей империи. Благословите нас, отец Иоанн! – вежливо произнес стратиг, и смиренно потупил взгляд.