Валерий Кормилицын - Держава том 1

Затем надолго остановился у витрины охотничьего магазина. Вдосталь налюбовавшись ружьями, подставил подножку запоздавшей гимназистке из Мариинки, за что был обруган горничной, тащившей за девчонкой связку книг. Показал её спине язык, за что выслушал замечание от дамы с влажной у губ вуалью. Показал язык и её спине, за что получил замечание от толстого чиновника и подумал, показывая язык его спине, что так наслаждаться можно до самой темноты, но уже давно пора домой.

«Как маленький стал, хуже Глеба себя веду», – горестно разоблачал неблаговидное своё поведение, неожиданно врезавшись головой в живот мужика, правившего громадным ломовым жеребцом.

Этот не обругал, а ласково чмокнув губами то ли жеребцу, то ли ему, произнёс:

– Задумались, барчук? Ничаво-о! Быва-а-т! – осторожно обошёл его и щёлкнул по крупу могучего тяжеловоза вожжами.

Тот, напрягшись и позванивая медным набором на чёрной сбруе, тащил огромные сани, доверху наполненные сосновыми и берёзовыми дровами.

Стрелой влетев в дом не с парадного, а чёрного входа, Аким забежал в комнату прислуги, с размаху швырнул ранец на лавку в углу и что есть мочи заорал:

– Ма-а-а-р-фа-а!

Услышав в ответ тонкое дребезжанье:

– Ка-р-ра-у-ул! Люди добры-ы-е-е! Убивают на старости годо-о-о-в…

В мутном, обмёрзшем стекле окошка отразился трясущийся силуэт старичка-лакея, сидевшего на лавке с ранцем в руках.

Скрипнув дверью за спиной Акима, вбежала и зажгла свет дородная пожилая женщина в цветастом фартуке.

– Ох-ты, Господи! Что за шум-то, батюшки. А ты, старый, никак учиться собрался? – глянула на трясущегося деда. – Опять спал на лавке, поди, – забрала у него ранец и положила на стол, предварительно обтерев фартуком. – Сапоги-то все мокрые, барин, и шинелька в снегу. Снимай, сейчас отряхнём. Старый, опорки 2 2 Изношенные валенки, с отрезанными по щиколотку голенищами. мои барчуку достань из-под лавки. Да чего ты всё губой трясёшь и головой дёргаешь? Приснилось что ль чего? Пошли со мной на кухню, – взяла Акима за руку.

На кухне уютно пел самовар, тикали ходики и рядом с печкой спал толстый, под стать женщине, котяра.

– Садись, сейчас чаем с вареньем напою, – обтёрла фартуком лавку.

Вечером, выслушав нравоучения сначала гувернантки, а затем матушки, Аким учил уроки, размышляя попутно, что в будущем, неплохо бы стать ямщиком… Катай себе людей в пролётке и латынь зубрить не надо. Покрикивай на коней: «Э-эх, мать-перема-а-а-ть, залётны-я-я! Тудыть вашу в оглоблю, в копыто ма-а-ть… Здорово!» – аккуратно записал услышанное днём выражение – может, сгодится когда.

________________________________

Император в этот вечер тоже засиделся за бумагами.

«Вот же бюрократы, натащили сколько, ничего без батюшки-царя не могут», – зевая, читал документ и, по-детски почесав ручкой затылок или нос, писал на полях резолюцию, чтоб видели, сатрапы, царскую работу. На рапорте полицмейстера о злоупотреблениях чиновников пометил: «В семье не без урода». На сообщении министерства финансов о сумме с продаж водки: «Однако». О забастовке на фабриках: «Милые времена».

Почёсывая ухо, Николай думал, чтобы такое-этакое написать, дабы переплюнуть кузена Вилли, который при встрече хвалился ему своими, как он считал, ужасно остроумными резюме: «Тухлая рыба» встречалась наиболее часто, не уступали ей по интеллекту замечания: «Чепуха», «Чепуха собачья», «Мошенники», «Грязные мошенники», – о французах. «Типичный восточный ленивый лжец», – как бы, не обо мне. «Вероломен, как француз».

Любимая сидела в это время в соседней комнате Аничкова дворца, где они жили после свадьбы, и упорно учила русский язык.

Услышав, как его жена чего-то уронила на пол, он отодвинул «собачью чепуху» на край стола и направился в её комнату.

– Аликс! – обратился к ней, доставая из портсигара папиросу и поправляя ремень на простой холщовой рубахе народного покроя. – А не одеть ли нам придворных в костюмы прапрадеда моего Алексея Михайловича… Только не говори сразу – чепуха собачья.

Ники! – задумалась она над предложением, с удовольствием разглядывая заправленные в сапоги мешковатые штаны супруга. – Прекрасно выглядишь, Ники. Как русский мужик.

– И ты тоже, любовь моя. Тебе так идёт этот русский сарафан, – сделал комплемент, выпустив душистый клуб дыма.

– Константин Петрович посоветовал переделать столовую, вернее, трапезную, под старину, – выдвинула царица встречное предложение. В такой обстановке и русский язык будет легче даваться.

– А что? – загасил в пепельнице папиросу Николай. Это же превосходно! – в волнении заходил по комнате, растирая ладонями виски. – А давай начнём с опочивальни? Представляешь, родная, расписанные русскими узорами стены, стулья из кремля выпишем и кровать под балдахином. В такой обстановке точно сын родится…

– Тогда, конечно, давай. А что такое опочивальня, Ники?

– Спа-а-льна-а-я, – растягивая слово, подошёл к жене, прижал к себе и поцеловал в губы.

Снежным вечером, перед самым Сочельником, Максим Акимович повёз семью кататься на санях и, уже намереваясь ехать домой, чуть не столкнулся с летевшими навстречу небольшими санями.

Только собрался обругать нерадивого кучера, как слова застряли в горле… Кучером был сам государь, в шубе на бобрах и высокой боярской шапке. Позади него, прикрыв ноги медвежьей полостью, барыней развалилась Александра Фёдоровна в собольей шубке и белой меховой шапке.

От самодержцев за версту веяло семнадцатым веком.

«Сочельник. Завтра Рождество. Вот славно-то! – Аким проснулся пораньше. – Вакации 3 3 Каникулы. . В гимназию идти не надо. А в соседней комнате спит брат. Целую неделю будем вместе». – Вытащив из-под кровати заранее припасённый барабан, прокрался на цыпочках в спальную Глеба и, набрав как можно больше воздуха в лёгкие, простуженным быком заревел: «Р-р-рота-а! По-о-дъё-ё-м!» – и, что есть дури, стал колошматить в барабан.

Проснувшийся, но не раскрывший глаза Глеб шарил рукой по полу.

«Сапог ищет», – выбежал из комнаты Аким и увидел у стены трясущегося, как заячий хвост, старичка-лакея с новым гимназическим мундиром в руках, а неподалёку от него державшуюся за сердце мадемуазель Камиллу.

Выскочивший с сапогом в руке Глеб сразу простил брату утреннюю побудку, с удовольствием разглядывая потерпевших.

– В гимназию собрались, дедушка, – ласково поинтересовался он, пожимая руку Акиму.

– Мсье Руба-а-анов! – наконец пришла в себя гувернантка. – Вы становитесь таким же несносным, как и ваш кадетский братец. Казалось бы, что вы должны влиять на него в положительную сторону. Мадам Светозарская…

Аким вежливо расшаркался с нравоучительницей, поклонился старичку-лакею, приняв из его дрожащих рук форму, и забросив барабан за спину, гордо удалился к себе, услышав вслед: