Валерий Кормилицын - Держава том 1

Как и положено, народ помолился, нарядился и потопал на Ходынку с вечера, занять место получше, долгожданный подарок получить пораньше, а халявного пивка выдуть побольше, насколько живота хватит.

Как водится у порядочного православного семьянина, мужики прихватили жён с детишками, а коли торчать в поле до утра, следоват чего-нито поснедать, а ежели в придачу и праздник, знамо дело и выпить не грех. За царя – батюшку чекушоночку махонькую уговорить… Хто осудит? А на жану – тьфу. Мотри у меня! Глядишь, время-то до утра приятственно и пролетит – не заметишь.

Ночь опустилась тёмная и безлунная. А что темнота выпившему человеку? Так… Тьфу и ничего боле.

К тому же стали завозить возами подарки с колбасой и кружками.

Народ, ковыряясь в зубах и калякая, что в башку придёт, с интересом наблюдал, как разгружают будущие подарки.

Плотник Ерофей со своим напарником, в чистых ситцевых рубахах и новых портах, дабы не позорить перед царём и честным народом артель, помогали разгружать бочки с пивом.

– Эй, славяне! – скатывая с телеги бочку, гудел причастившийся водочкой Ерофей. – Гуляй ноне!

Его напарник добродушно ухмылялся в бороду, раздумывая, как бы окромя законного кулька с кружкой, стибрить для супружницы ещё один кулёк.

Наступил рассвет.

«Мамоньки! – оторопел бородатый плотник, глядя на поднимавшийся над людьми пар. Из толпы раздавались стоны. – Это што же деется?» – подумал он.

– Ваше благородие! – обратился Ерофей к молоденькому поручику в белом летнем двубортном мундире с шашкой через плечо и револьвером на поясе. – Ваше благородие, што-то делать надоть!.. – глядел на чистенького, ухоженного офицерика, как на выходца из другого мира.

Тот в волнении крутил новенький серебряный шнур с чёрными и оранжевыми нитями, поднимавшийся от рукояти револьвера к воротнику.

– Сам вижу, что делать надо… Но что? Эй, ребята, – обернулся к своим солдатам, – рви мешки, доставай подарки и кидай в толпу, – приказал он.

Ерофей с напарником помогали солдатам, с размаху швыряя кульки в гущу народа.

Очумелый, полузадохнувшийся люд, поймав подарок, стремился выбраться из толпы. Не тут-то было.

– Да-ю-ю-ю-т! – Взвыли где-то в середине, и жаждущая кружек с вензелями толпа надавила и с хрустом свалила небольшой хлипкий заборчик, отделявший буфеты и телеги с товаром от народа.

Отовсюду раздавались крики и стоны. Телегу с плотниками опрокинули, и они вывалились из неё.

Отбросив кульки с подарками, бородатый, в рваной уже рубахе, стал помогать упавшему старику, но его отбросило в сторону и понесло в круговерти человеческих тел.

Он потряс головой, словно от наваждения – рядом бежала голая, без платья женщина, но она не обращала внимания на свою наготу, ей владело одно лишь желание – не упасть. Это была бы смерть!

Вместе с женщиной плотник свалился в какой-то неглубокий овраг.

Рядом с ними, утробно охнув, упал мужчина. Дальше, за овражком, начиналось свободное пространство и народ, спасаясь от давки, бежал туда.

– Дочка, возьми, прикройся, – снял с себя рубаху плотник.

Молодую женщину колотил озноб. Она ничего не понимала. Глаза её были белые от ужаса.

– Мой сынок! – заикаясь, твердила она. – Там мой сынок, – вздрагивала плечами.

– Эй, дядька, чего разлёгся? – обратился бородач к мужчине и перевернул его на спину, вздрогнув от мёртвого взгляда и уже засыхающей крови на губах и подбородке. – Господи! – перекрестился он, поднимаясь, и увидел давешнего поручика в рваном, испачканном кровью мундире.

Офицер нёс на руках бездыханное тело ребёнка и слёзы катились по мальчишескому его лицу, капая на белоснежный когда-то мундир.

Услышав о трагедии, Рубанов с братом прикатили на извозчике к Ходынскому полю.

Оно было усеяно погибшими.

– Господи! Прости нас! – перекрестились они.

Рядом ходил голый по пояс бородатый мужик и всматривался в лица лежавших. Иногда он убирал с лица шляпу или оброненный сапог.

– Ерошку не видали? – обратился к господам, забыв повеличать их превосходительствами и не услышав ответа, побрёл дальше, подняв по пути золотые часы на цепочке и, безразлично глянув, тут же бросил их под ноги.

Москва оцепенела от ужаса!..

В тот же день газеты разнесли весть о несчастье по России.

Узнав о случившемся, Николай и Александра ездили по больницам и просили прощения у покалеченных людей.

– Господи, Ники! – рыдала в карете царица. – Россия не хочет меня! Снова горе и похороны!

– Как давит корона, Аликс! Я уйду в монастырь! – пообещал ей государь.

Он был ещё молод и неопытен.

Вечером к нему приехали дядья.

– Я велю вам прекратить торжества! – перехваченным от волнения голосом обратился к ним государь.

– И тем оттолкнуть от себя нашего союзника – Францию!

– Причём здесь Франция, – снизив тон, удивился Николай.

– Как причём? – ещё сильнее удивились дядья. – Вечером, согласно протоколу, назначается бал у французского посла Монтебелло. Им уже выписаны из Прованса и привезены сто тысяч роз… Сто тысяч, твоё величество, – иронично глядели на племянника. – А ты раскиселился! Народ дурак! Сам себя передавил. А коли ему, так «н-д-д-равится», то ты-то причём? Бал посетить обязан. Ибо государственный муж уже, а не мальчишка, – в приказном тоне уговаривали они племянника.

У Николая ещё не было своего мнения, и он покорно уступил гвардейскому натиску дядюшек.

Это была первая его трагическая ошибка!

Вечером он появился с заплаканной Аликс и, играя желваками, открыл бал, пригласив на тенец графиню Монтебелло.

Нельзя танцевать на трупах!

На следующий день Рубанов-младший послал в газету статью, подчёркивающую бессердечие самодержавной власти, презрение её к народу и цинизм молодого царя и его жены – немки.

«Откупился от убитых тысячью рублей», – вопила газета.

«На его месте любой бы царь отказался от власти, и как честный человек ушёл в монастырь», – именно так понял обыватель из подстрочного текста.

Русские во все времена были сильны в аллегориях, и цензура ничего не могла с этим поделать.

Великий князь Сергей, чувствуя вину, вызвал полицмейстера, чтоб собственноручно намылить ему голову и перевести в уездный Задрипанск помощником младшего надзирателя.

Но полковник Власовский был тёртый калач – не одну собаку слопал на царской службе и тут же, подхалимски звякнув шпорами, протянул гневному генерал-губернатору отпечатанную без ошибок и со всеми ятями служебную записку.

– Чего ты мне свои бумаженции тычешь?! – разбуженным зимой медведем зарычал Сергей Александрович, но краем глаза уловил строку: «…Посему мы не виноваты!»

В нём заиграло любопытство и, рухнув в кресло, прочёл всю оправдательную челобитную. Во время чтения чело государственного мужа постепенно разглаживалось, и на губах проступала довольная улыбка.